Заметив, что из разбитого ботинка арестованного на ковер стекает кровь, штандартенфюрер поморщился, кивнул на стоящий сбоку стул. Конвойные опустили Пичкаря на стул, отступили назад, замерли у двери.

Несколько минут длилась тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием Пичкаря. Глаза штандартенфюрера, увеличенные толстыми стеклами пенсне, не мигая, уставились на радиста. Остальные гестаповцы тоже с интересом рассматривали арестованного.

Гестаповец отодвинул в сторону документы Пичкаря, которые он, очевидно, рассматривал до этого, вышел из-за стола, на секунду остановился, провел рукой по панели радиостанции «Север», стоящей на краю стола. На негнущихся ногах шагнул ближе.

— Альзо, прежде всего — шифр, а потом об остальном, — спокойным скрипучим голосом отрубил он. Стенографист за столиком моментально записал вопрос и замер, ожидая ответа арестованного.

Пичкарь молчал.

— Ты слышишь, свинья? Я сказал шифр! — взорвался гестаповец.

Пичкарь молчал.

Штандартенфюрер отошел к столу. Один из гестаповцев достал из шкафа длинную резиновую дубинку, просунул руку в петлю, попробовал упругость дубинки, глянул на полковника. Тот слегка кивнул головой.

Град ударов обрушился на плечи арестованного. Пичкарь инстинктивно обхватил голову руками. Один из ударов пришелся по кисти. Пичкарь свалился на пол.

— Идиот! Ты повредишь ему пальцы! — в последний момент дошел до его сознания крик полковника.

Очнулся снова сидящим на стуле. Толстый гестаповец с большими залысинами на скошенном, убегающем назад лбу, сунул ему в руки стакан с водой. Жадно, в несколько глотков, выпил. Тяжело перевел вздох. В груди острая боль. Наверное, сломали ребра. Да какая теперь разница? Скорей бы конец…

— Итак, шифр? — прозвучал все тот же вопрос.

Пичкарь молча уставился в пол, снова попытался вздохнуть всей грудью. Штандартенфюрер нервно, с вывертом загасил окурок в пепельнице.

— Дурацкое упрямство! — сквозь зубы процедил он. — Через день-два мы все равно будем все знать. Мы перехватили все твои радиограммы. Знаем даже твой почерк. При передаче ты часто срываешь единицу. Ну! Будешь говорить!

Пичкарь молчал.

Гестаповец зашел за стол, уселся на свое место, медленно, с паузами, прокричал несколько вопросов.

— С кем связан, с Москвой или фронтом?

— Какие позывные оператора Центра?

— Время работы?

— Какой сигнал должен дать радист в случае провала?

Ни на один из вопросов не было ответа.

Гестаповец в бешенстве ударил кулаком по столу, сорвался со стула, выбежал на середину комнаты.

— Я смешаю тебя с землей, грязная свинья! Я вырву твой язык. Я… я… Качели ему! — взвизгнул, не находя слов от ярости.

Пичкаря свалили на пол, связали руки, натянули их на колени, продели под коленями толстый железный прут, приподняли и концы прута положили на столы. Пичкарь завис между столами вниз головой на гестаповских «качелях».

Два гестаповца, сменяя один другого, стали бить палками по пяткам. Казалось, ничего более дикого и бесчеловечного нельзя было придумать. От страшной, невыносимой боли, разламывающей все тело, мутилось сознание. Заметив, что бесчувственное тело арестованного уже не реагирует на удары, шеф распорядился:

— Хватит ему для первого знакомства. На утро он поумнеет.

Снова крытый автомобиль, набитый арестованными, мчится по улицам Праги. Большинство из них в тюремной одежде. Некоторые, как и Пичкарь, в гражданском. Всех их привозили на допросы в гестапо, а сейчас на ночь везут в гестаповскую тюрьму Панкрац. Многие после «допросов» едва держатся на ногах.

Автомобиль останавливается. В распахнувшейся двери появляются фигуры охранников.

— Выходи! Быстрей!

Вот она, печально знаменитая тюрьма Панкрац!

Заключенных выстраивают вдоль стены, несколько раз пересчитывают, сверяют по списку, затем, подгоняя окриками и толчками, уводят. Пичкарь новичок. Его затаскивают в тюремную канцелярию — большую, разделенную надвое высокой перегородкой комнату. Мрачный тюремщик с серым опухшим лицом достает из сейфа толстую черную книгу — «Список заключенных тюрьмы Панкрац», делает очередную запись:

«№ 35691 Вашел Отакар. Дата рождения: 9 октября 1914 года. Место рождения: Турья Быстра. Дата заключения в тюрьму 2 мая 1945 года 23 часа.

Причина ареста: IV-2, В-1…»

Для посвященного сразу ясно, кто этот новый заключенный. «IV-2» — это отдел контршпионажа пражского гестапо, «В-1» — подотдел по борьбе с советскими парашютистами.

— В камеру! Быстрей! Бегом!

Пичкарь не только бежать, не может даже идти. Разбитые ноги — одна сплошная боль. Двое охранников волокут его по длинному сумрачному коридору.

Широкая металлическая лестница. Над перилами проволочные сетки, исключающие возможность самоубийства. Снова длинный коридор. Все окрашено в темный цвет. Черные стены, черные радиаторы, черный кафельный гулкий пол. Белеют только номера на бесконечном ряду дверей в камеры. Камера № 122. Тюремщики распахивают тяжелую дверь и бросают Пичкаря на цементный пол. Лязгает дверь. Клацает замок. Все.

Тишина.

На сером цементном полу, раскинув руки, лежит человек. Вот он тихо застонал, приподнял голову, осмотрелся. Узкая, продолговатая камера-одиночка. Справа у стены подвесная койка. На ней плоский, истертый соломенный матрац. Впереди под самым потолком маленькое окно, забранное толстой решеткой. Внизу под окном деревянный стол с глиняной миской. Слева, рядом с дверью, белая раковина унитаза, возле нее на полу овальный жестяной таз для умывания. Может быть, там есть вода?

Сдерживая стоны, Пичкарь подполз к тазу. Там не было воды.

Громко клацнул замок. В проеме двери двое: тюремщик и пожилой заключенный с клеенчатой сумкой в руках. Тюремщик, поигрывая связкой ключей, остается у двери, а старик подходит к Пичкарю и помогает ему взобраться на матрац.

— Ой-ей! — тихо качает он головой, осматривая побои, — Иезус Мария! Христовы раны! Сейчас я перевяжу. Я фельдшер…

— Молчать! — рявкает тюремщик.

Фельдшер осторожно снимает с Пичкаря ботинки. Ах, сколько боли причиняют эти движения! Наконец нога и голова забинтованы. На столе стоит полная миска воды. Тюремщик и фельдшер уходят.

Тишина. Можно, закрыв глаза, лежать без движения. И можно все обдумать…

…Утром 3 мая Пичкарь, подгоняемый эсэсовцем, с трудом доковылял до автобуса во дворе тюрьмы. Очередную партию арестованных отправляли из тюрьмы на допросы в гестапо. В автобусе разговаривать не разрешается. Несколько эсэсовцев наблюдают за порядком. Заключенные сидят на своих местах, изредка искоса, незаметно взглядывая через желтые целлулоидные окна на улицы Праги.

Автобус медленно обогнул огромное здание суда, как бы прикрывавшее собою Панкрац, подпрыгивая на выбоинах, покатился вниз по Таборской улице, свернул на длинную Белоградскую улицу, проехал мимо Национального музея на Бредовскую улицу.

Значит, к Печкарне!

Печкарня — так презрительно называли чехи резиденцию гестапо в Праге. Это был дворец миллионера Печека — крупнейшего чешского капиталиста. Перед самой оккупацией Чехословакии Печек поспешно и выгодно продал государству принадлежащие ему угольные шахты в северной Чехии и со своими миллионами выехал в Англию. Его дворец на Бредовской улице в Праге и его роскошную виллу в Дейвицах заняло гестапо. То был дворец ужаса и смерти. То была голгофа чешского народа.

Заключенные, подгоняемые окриками и пинками, проследовали по длинному коридору в помещение для подследственных на первом этаже Печкарни. Это была большая комната с тремя зарешеченными окнами. Шесть длинных деревянных скамеек установлены посредине. Шесть гестаповцев с резиновыми дубинками в руках прохаживаются между скамьями, зорко следят за порядком. Это было преддверие застенка, отсюда заключенных вызывали на допрос на верхние этажи, в комнаты следователей.

Когда-то кто-то из заключенных назвал эту комнату «кинотеатром». Меткое название прочно укрепилось за ней. И в самом деле, все как в кинотеатре: большой зал, на длинных скамьях в затылок друг другу ряды молчаливых «зрителей» с бледными, сосредоточенными лицами. Перед ними, как экран кинотеатра — белая, в паутине мелких трещин и налете пыли стена. Что они видят на ней?