Теперь он с враждой смотрел и на Зойку.

— Он что, миллионер? — скривил он в усмешке губы.

— Нет, — спокойно ответил Руслан. — Она говорит, что я запросил слишком дорого, вот я и решил подарить ей, она этого стоит.

— Сколько? — тяжело уронил мужчина.

Руслан назвал сумму. Зойкин приятель молча отсчитал деньги, небрежно сунул их в верхний карман пиджака парня.

— Будь здоров, купец! — холодно бросил он, беря Зойку под руку. — Подари лучше что-нибудь своей марухе.

— Будь здоров! — ответил Руслан. — Больше ничего не нужно?

— А ты имеешь?

— Туфли еще мужские, хром, заготовки на сапоги…

— Ты обувная фабрика?

— Да нет, не я, есть человек, а у него товар. Я только начинаю, а он приехал недавно. Родственник мой из Средней Азии. Никого не знаем.

Зойка наконец оторвала взгляд от своих новых туфель, которые она так и не сняла. Казалось, что девушка и не слышала, о чем говорили мужчины.

— Вы познакомьтесь, — предложила она. — Это Иван, — кивнула Зойка на своего приятеля, — а это Красавчик, — бросила она взгляд в сторону парня. — Я так буду звать тебя.

— Руслан, — поправил девушку тот.

— Для кого Руслан, а для меня Красавчик, — упрямо мотнула головой Зойка.

Видно было, что последняя ее реплика окончательно испортила настроение Ивану. Но соображения коммерции, по всей вероятности, одержали верх.

— Ладно, — буркнул он. — Товар я посмотрю. Давай встретимся… — Иван помедлил, что-то прикидывая про себя. — Завтра в шесть на площади Штыба. Идет?

— Почему нет. Ты сказал, я запомнил. Завтра в шесть на площади Штыба. Там и договоримся, что и как.

— Заметано, — подвел итог Иван и, крепко обхватив Зойку за талию, быстро зашагал с ней к толпе, которая продолжала свою торговую работу. Через минуту, шагнув в гущу людей, они исчезли из поля зрения Руслана. Он переложил деньги во внутренний карман пиджака, пошел прочь от толчка. Было видно, что он вполне доволен своей торговой операцией.

Иван почти тащил за собой Зойку, продираясь сквозь толпу так, будто перед ним не живые люди, а дикие заросли. В лице Ивана было, наверное, столько откровенной свирепости, что те, кого он толкал, отшвыривал в сторону, кому наступал на ноги и на кого пер тараном, предпочитали с ним не связываться. Иван не смотрел на свою подругу, мало того, дергал ее, словно тащил за собой не живого человека, а чемодан, то и дело застревавший в толпе. С лица Зойки не сходило выражение злого упрямства. Она уже предприняла несколько попыток вырвать свой локоть из руки Ивана, но у нее ничего не получилось, и она избрала другую тактику сопротивления своему взбешенному приятелю: придерживала шаг, нарочно натыкалась на встречных людей, цеплялась за тех, кто шел сбоку, то и дело спотыкалась и чуть не падала.

С тех пор, как Иван и Зойка расстались с Русланом, они не сказали друг другу ни слова. Девушка хорошо понимала причину дурного расположения духа приятеля. Теперь она надолго, если не навсегда, поссорила Ивана с Квазимодой. Зойка и сама не могла объяснить себе, как у нее все так получилось. Стоило ей увидеть туфли у Красавчика, как в ней сработал какой-то рефлекс. Он вытолкнул Зойку из-за спины Квазимоды, где она стояла с Иваном, заставил ее вцепиться в парня с туфлями и увести его прочь, чтобы товар достался ей, и только ей. Зойка не успела даже подумать: может, туфли эти и не ее размера? И вот теперь Ивану надо оправдываться перед Квазимодой — своим благодетелем, который взял Ивана в долю, учил «работать» на толчке, передал ему часть своей клиентуры по скупке краденых вещей. Правда, Иван еще ничего не успел сделать, он только начинал, и что будет теперь? Квазимода не простит. Человек он серьезный, самостоятельный, цену себе знает, оставаться в дураках не привык да еще из-за женщины. Все это Зойке было известно, она чувствовала себя виноватой перед Иваном, и поэтому сопротивлялась ему больше для виду, чем всерьез. Если бы она в самом деле не хотела идти, то с места не сдвинулась бы. И еще она знала, что надолго его не хватит, и в конечном итоге виноватым окажется он сам. Зойка хорошо изучила характер Ивана и довольно точно представляла себе, каков запас прочности его чувства к ней. Сегодняшняя выходка была сущей мелочью по сравнению с другими Зойкиными выходками. Недавно Иван простил ей даже измену.

Чем дальше они углублялись в толпу, тем меньше оставалось в Иване ожесточения против Зойки. Он уже не дергал ее, как чемодан, не продирался сквозь толпу, как откровенно презирающий ее варвар. Теперь он просто шел, держа свою подругу под руку, оберегая от встречных. Он уже придумал Зойке оправдание и находил его даже очень убедительным. Вроде бы Зойка заметила, что за фраером с туфлями шел инспектор из БХСС, который вот-вот мог взять продавца туфель, и когда тот подошел к Квазимоде, то Зойка испугалась, что Квазимода купит товар у парня и засыпется, потому что туфли вполне могли быть краденными. Уж очень не похож был молодой «купец» на хозяина такого знатного товара. Так что пусть Квазимода скажет спасибо Зойке за то, что она спасла его от очередной отсидки. Сейчас попадаться на глаза Квазимоде, конечно, не стоит да еще с Зойкой, обутой в те самые туфли. Вечером он заглянет к Квазимоде и все ему спокойно объяснит. Пусть эта образина попробует не поверить в такую благородную выдумку.

Иван усмехнулся своей последней мысли и окончательно успокоился. Если у тебя в чердаке есть хоть пара извилин, то такому дураку, как Квазимода, тиснуть липу ничего не стоит.

Они вынырнули из толпы уже в самом конце толчка, затем быстро зашагали по улице Рамонова к улице Кирова. Зойка почувствовала резкий перелом в настроении Ивана и тоже успокоилась, шла рядом с ним легко, с улыбкой. Каждый взгляд, который она бросала на свои новые туфли, добавлял ей хорошего настроения. В эти мгновения Зойка начисто забыла о неустроенности своей одинокой жизни, об Иване, который был ей, может, чуть менее неприятен, чем остальные мужчины, ее предыдущие содержатели. Не помнила Зойка сейчас и о населении своего двора, отношения с которым исчерпывались для нее двумя словами — «состояние войны». Обнова как бы совсем отшибла у Зойки память на все дурное, неприятное, что унижало ее, в чем во многом была виновата сама. Она все еще продолжала оставаться девчонкой, которой подарили любимую куклу и дали возможность насладиться нежданной радостью.

Иван шел рядом, стараясь ни словом, ни движением, ни шагом своим не потревожить Зойкиного счастья. Конечно, он был беспредельно далек от понимания истинных причин такого ее состояния, он просто ощущал его интуитивно. Ведь суть сводилась к радости обладания туфлями, как каким-то бесспорным совершенством. Так уж сложилась Зойкина жизнь, что во всем она была третьесортной, кругом уязвимой для глаза и слова людского. Все, что имела в жизни, кроме своей внешней красоты, было вовсе не таким, как у тех, кто каждый день ходил на работу, жил в семье, в общении со своими родичами, друзьями, знакомыми. И быт, и отношения их с окружающим миром, заботы и радости — все это так отличалось от Зойкиной жизни, будто она принадлежала совсем к другому роду и племени. И вряд ли Зойка сама понимала эти тонкости в своих взаимоотношениях с людьми, сводя причины их враждебности к ней только к обыкновенной черной зависти людской: к тому, что она, не работая, вволю ест и пьет, красиво одевается, посиживает в ресторанах… Не могла объяснить она и свое стремление позлить соседей, еще сильнее разжечь их зависть своими новыми красивыми вещами, развлечениями. Как было понять Зойке, что ею двигало интуитивное желание доказать людям, что и у нее могут быть ценности, значимость которых невозможно опровергнуть и которые давали необходимое ей чувство превосходства над людьми, сообщали жизни Зойки какой-то смысл. Соседи ее тоже радовались каждой новой своей вещи, хвалились друг перед другом. Но она не понимала, что люди ненавидели ее не из зависти, а из презрения к ней как к разгульной девице без определенных занятий, откровенно попиравшей общежитейскую мораль, отгороженной от них круговой полосой физического и нравственного отчуждения. Сердцем Зойка, быть может, это чувствовала, но разумом считала своих соседей только ненавистными завистниками и злыми занудами.