Встречались китайцы в синих тёплых кацавейках.

— Исидраствуй, мадама!

— Нинь-хао! — отвечала она по-китайски.

В Харбине стояла предзимняя пора. Листья с вязов почти облетели. Голыми зябли ореховые деревья вдоль улиц. На тротуарах китайцы в стёганых халатах торговали горячими каштанами. Дымились жаровни.

— Пампуська нада? — покрикивал торговец.

Душа Варвары Акимовны, не приемля всего суетного, была далеко от вседневности восточного города. Она чувствовала себя посторонней в людской толчее. Шла по Китайской улице, как во сне…

Парили лапша и рис в переносных харчевнях под навесами из циновок. Трепыхались полотнища вывесок с иероглифами. Попадались японцы с саблями. Семенила от фанзы к фанзе китаянка в длинных чёрных шароварах, в матерчатых туфлях. Плакала, прижимая руки к лицу.

У каждого своё горе, своя удача, своя жизнь, и хочется плакать, уменьшить боль в груди. А вот кинотеатр «Атлантик». Варвара Акимовна хорошо помнит, как пробилась здесь на концерт Фёдора Ивановича Шаляпина. Голос певца захватил её до исступления. Десять лет минуло, а как сегодня раскатистый бас отдавался в сердце…

В тот день, осени 1944 года, Игнатова не нашла Ягупкина. Опустошённой вернулась в свою фанзу. Занда бросилась ей на грудь и лизала руки.

В Джунгарских воротах в седой древности образовался естественный проход. Через эти ворота хлынули некогда кочевники Чингисхана. Шли тут хунхузы на неправедную добычу. Ловили удачу контрабандисты всех мастей. Сюда рванулись полки атамана Анненкова, теснимые красными бойцами.

Через эти ворота с востока всегда летят злые ветры. Сбивают с ног. Глаза засоряет снегом, жёлтой пылью жизнь сметает…

Здесь судьба пометила и Варвару Игнатову. Анненковские беглецы из России нарушили китайскую границу. Жена полковника Луговского, словно предчувствуя свою гибель, вручила прислужнице небольшой ларец с семейными драгоценностями. В суматохе насилия и расправы над женщинами ни у кого не возникло даже мысли о ларце. Игнатова обнаружила богатство полковничьей семьи в Урумчи, куда добралась с узлами под покровительством вахмистра Егора Усова. Судили-рядили: как поступить? Луговские остались навеки в ущелье поднебесных Ала-тау…

Егор Усов и Варя Игнатова, как дурной сон, помнили тот переход. Вознаграждением за страдания принесли они два кольца из золота с рубиновыми камнями, колье, золотую цепочку. Игнатова хранила их, как страшную память о минувшем. После долгих раздумий и терзаний, впав в полную нищету, Варвара Акимовна продала ювелиру одно кольцо с драгоценным камнем, купили фанзу и лавчонку с товаром. Сослуживцы, осевшие в Харбине, как и другие эмигранты, позавидовали: везёт! Откуда достаток?..

Вахмистр Егор Усов по пьянке болтнул: «Игнатова из похода имеет кое-что!». Докатился слушок до Ягупкина. Тот учинил вахмистру допрос — толку никакого! Мало ли что во хмелю придумаешь?! Засечка о богатстве, унесённом Игнатовой из России, осталась в памяти сотника.

Возвращаясь под вечер из «Ямато-отеля», Никита Поликарпович на ветру трезвел. Вспоминая разговор с Тачибаной, сотник предугадывал свой рок: «Пустит в расход японец!». И он твёрдо определил срок бегства из Харбина. Ворохнулось желание: «Пощупать Игнатову насчёт золотишка!»

С первой темнотой Никита Поликарпович подошёл к воротам подворья Варвары Акимовны. Занда злобно залаяла, рвалась на укороченном поводке у хлевушка.

Игнатова отворила калитку. Узнала сотника.

— Наведать вот. — Он, не дав ей опомниться, вошёл во двор. Прихлопнул воротца, накинул крюк.

— Намедни была у вас насчёт Скопцева.

— Имеешь вести? — встрепенулся Ягупкин и часто заморгал.

— У вас всё вести, сотник! — У Варвары Акимовны учащённо застучало сердце: «Со злом явился гостенёк незваный!». И собака привязана. И соседи не услышат, если закричать. В посёлке бесчинствовали хунхузы и люди запирались пораньше в фанзах.

— Угостила б, Варвара. — Ягупкин усаживался за стол.

— Зачем пожаловали, господин сотник? — спросила Игнатова, не принимая намёка.

— Хочу спросить про одно дельце. И выпить есть повод. Скопцев твой хорошо начал. Сулено миллион, если сбудется так, как задумано. И землицы прикупите. И торговлю расширите. Скопцев-то из купеческого сословия — слямзить, обжулить, обхитрить — всё по его части.

— Платона Артамоновича не трожь! Выбрался было на сушу, так ты снова сунул в мутную прорубь.

— Хин-хао! — Ягупкин поправился. — Очень хорошо. К денежному истоку, а не проруби, дура!

— Слушай, сотник, если копаешь ямку другому, то примеряй к своему росту.

— Ну-к, сядь! — зло крикнул Ягупкин. — Разговорилась, понимаешь.

Варвара Акимовна отступила к порогу. Ягупкин переметнулся к двери. В тепле снова заработала сакэ — хмель ударил в мозг. Он схватил Игнатову, не дав ей опомниться, уволок в горницу, повалил на диван.

— Отпусти, клятый? — Варвара Акимовна царапалась, пыталась укусить насильника. Одной рукой он удерживал её, а другой рвал кофту, юбку. Ладонью зажимал рот…

— Вот так вот, голубица! — Ягупкин оставил её недвижную на диване. Помаргивающими глазами ошаривал её оголенное тело. И вновь бросился на неё…

Во дворе в злобном лае заходилась Занда.

Дрожа и щёлкая зубами, Варвара Акимовна сползла на пол. Темные глаза в отвращении были закрыты.

— Скотина! Чего тебе ещё, гадина?

— Это — по делу. Где драгоценности полковничихи?

— Истратила с вахмистром покойным…

— Байки оставь Платошке! — Ягупкин рывком усадил её на стул! Как на допросе, он стал напротив. — Где ценности? Добром говорю!

Всколыхнулось прожитое огнём в голове: кто гасил её маленькое счастье? Кто испоганил навсегда? Кто разметал надежду? Она обжигала взглядом Ягупкина. В её воспалённом мозгу он рисовался носителем всех обид, гонений, мучений, выпавших на её долю. Прикрывая изорванной кофтой обнажённую грудь, упала на колени под образы. Билась лбом о пол.

— Грехи замолишь потом. Показывай золото!

— Счас… Сейчас. — Она суетливо пошла к выходу. Ягупкин загородил дорогу. Она отстранила его. — Никуда не денусь. Твой верх, сотник.

Она скрылась в тёмных сенцах, уронила ведро, пробираясь в чулан.

Он вернулся за стол. Во рту скопилась горечь — сплюнул на пол. Он не сомневался — добро в его руках!

Варвара Акимовна показалась на свет с бутылкой в руке.

— Вот, Никита Поликарпович, получай! — Она стала вплотную к сотнику. Тот протянул руку к бутылке. Варвара Акимовна бухнула его по голове. Стекло — вдребезги! Лицо и голову Ягупкина обдало вязкой жидкостью. Он обмяк, свалился со стула. Комната наполнилась серным запахом. Дымил костюм сотника. Вздулось лицо.

— Помо-оги-ите-е! — орал Ягупкин, ощущая огонь на лице, руках, на груди. Глаза жгло, веки слипались. Сквозь пальцы сочилась маслянистая жидкость.

— Дура-а, лей на меня воду!

Варвара Акимовна смотрела, как чернело и набрякало лицо Никиты Поликарповича. Едкий пар окутывал его тело. Она потирала пальцами лоб, щеки. Силы оставили её — упала на циновку.

Ягупкин бешено вертелся по горнице, кричал с хрипом, раздирая изъязвлённые кислотой губы. Сорвал с себя пиджак. Сослепу выскочил в сени, окунул голову в бочку с водой…

Тачибана направлялся в «Ямато-отель» от полковника Киото. Всю дорогу из Военной миссии капитан размышлял о только что состоявшемся разговоре. После общих слов о совещании командиров высокого ранга, полковник коснулся операции «Гнев Аматэрасу». Советская Россия недовольна, что японская сторона использует белую эмиграцию в своих, как они заявляют, неблаговидных целях, засылая агентов и учиняя диверсии. Солдат и офицеров атамана Семёнова Япония, мол, поддерживает за золото, будто бы вывезенное из Сибири, а оно — из государственной казны императора Николая-второго…

Перебирая в памяти удручающий разговор, Тачибана не обращал внимания на вечерний голос Харбина — редкие сирены пароходов, гудки паровозов, сигналы авто, унылые выкрики поздних разносчиков товара, шелест листвы на бульваре, вкрадчивые шаги пешеходов, лёгкое позванивание колесика собственной сабли, задевающей камни, — всё это не оседало в сознании капитана. Ему слышался строгий голос Киото: