И мне и маминым мужьям жизнь испортил Кирилл Мещерский.

Как это происходило? А вот как.

Если мама получала деньги, пересчитав, она всегда повторяла, что это жалкие копейки, а вот деньги ей приносил только Кирилл. Тысячи! Если она покупала пальто, то обязательно произносила при этом, что Мещерский сорвал бы с нее эту жалкую тряпку. При Мещерском она носила только драгоценные меха! При Мещерском у нее была дача в Ялте, бриллиантовые серьги, машина — и так без конца, по каждому поводу нам, то есть мне и маминым мужьям, в укор упоминался Мещерский.

Как мы все это терпели? Знаете, не обращали внимания. Шутили, огрызались. Мы считали это маминой странностью. Бывают же люди с причудой? И, конечно, все мы убеждены были, что мама больше сочиняет о Мещерском. Так, для куражу, для хвастовства!

По-моему, он был порядочной дрянью. Уверял маму, что жить без нее не может, а в двадцать шестом году уехал за границу будто бы в командировку и не вернулся. Отвратительный тип!

К сожалению, он маме писал время от времени. А она носилась с каждым письмом его по полгода — до нового! Иногда с оказией он присылал тряпье, над которым мама тоже чуть ли не плакала от восторга.

Беда была в том, что с годами у мамы культ Мещерского не угасал а, наоборот, разгорался. Она стала утверждать, что скоро они соединятся. Он осуществляет какой-то сложный план, в результате которого они будут вместе. Так он писал. Правда, как это случится, — мама ли поедет к нему, он ли вернется в Советский Союз, — говорилось туманно. Но соединятся уже до конца жизни. От мамы он просил одного — верить ему и ждать!

Она от таких писем голову теряла! А тут еще раз в полтора-два года появлялись от него люди с приветами, письмами и посылками. Все это были наши, по их словам, советские люди и с Мещерским встречались, будучи в командировке за границей.

Если бы вы знали, Герасим Николаевич, какие это отвратительные люди! Шутят, а глаза холодные, недобрые, подлизываются к маме, а не уважают ее, я же это все вижу! Появятся, зайдут несколько раз и исчезнут.

А мама как будто слепая! Она ничего не видит, не слышит! Достаточно появиться на пороге какому-нибудь проходимцу и сказать, что он от Мещерского, как мама тает и готова на коленях стоять перед ним!

Но даже не это самое тяжелое! Дома у нас стало страшно, как будто кто-то смертельно болен и все ждут его смерти…

Я бы давно ушла, но мне жалко маму, Герасим Николаевич! Она очень изменилась, дергается вся, не спит по ночам, все время принимает аспирин! В последнее время мы живем, как на железнодорожной станции. Мама перестала заниматься хозяйством. Мы не ремонтируем квариру, мы питаемся всухомятку, мы живем так, как будто все, что с нами происходит, — это начерно, а вот скоро начнется совсем другая, новая, настоящая жизнь. Какая? Чего мама ждет? Я пробовала с ней поговорить, она не слушает, она кричит мне, что я ограниченное тупое существо и не способна ее понять. В тот день, когда я получила аттестат зрелости, она уехала в Гагры и даже не поздравила меня! Несколько месяцев она не знала, что я поступила в медицинский институт, а когда узнала, пожала плечами и сказала, что это похоже на меня — выбрать такую неинтересную профессию…

Все последнее время она была очень мрачна, почти не разговаривала со мной, из-за каждого пустяка ссорилась. И вот свершилось, «великое» событие! На прошлой неделе явился новый посланец от Мещерского! И мама ожила!

Он пришел к нам и заболел чем-то похожим на малярию. Сутки пролежал без сознания. Следующую ночь они до рассвета проговорили. А после он ушел, и больше я его не видела. Но мама стала другим человеком. Она энергична, весела, она все время шутит и даже ласкает меня, чего не случалось уже много лет, Герасим Николаевич!

Я попробовала поговорить с ней серьезно. Просила, чтоб она сказала мне правду. Чего она ждет от Мещерского? Кто эти люди? Почему они приходят в наш дом, как хозяева, и обращаются с нами, как со слугами? О чем она говорила ночью с этим последним?

И вот что мне ответила мама: «Кира, — сказала она, — я поняла, что тебе лучше жить отдельно. Ты не принимаешь к сердцу мои интересы, мне чужды твои. Ты взрослый человек, a в природе есть закон, по которому молодые уходят от родителей… Уходи от меня на любых условиях. Квартиру мы разделим или я выплачу деньгами… Я отдам тебе мои золотые часы и котиковую шубу…»

— Мама! — сказала я. — О чем ты говоришь? По законам природы живут звери. Мы люди. Для нас обязательны законы общества! Как я могу тебя оставить? Ты несчастный, больной человек! Я никуда от тебя не уйду!

Но она швырнула в меня пепельницей и заперлась в своей комнате.

И вот я пришла к вам за советом. Что мне делать? Что с нами происходит? Иногда у меня появляется догадка, от которой становится так страшно, что дыханье останавливается! Помогите мне разобраться в нашей жизни! Кто такой Мещерский? В чем его власть над мамой? О какой «новой» жизни она твердит? Помогите нам, Герасим Николаевич! Я знаю только одно — так жить, как мы живем, нельзя… Дайте мне, пожалуйста, папиросу, я иногда курю, когда никто не видит, а вас мне не стыдно… Спасибо! Нет, я зажгу спичку сама… Я люблю огонь. Все, Герасим Николаевич… Больше мне нечего рассказать!»

Лицо Киры ежесекундно менялось, как смуглорозовая поверхность раковины, по которой скользят тени.

— Значит, вы пришли к нам, потому что вам трудно живется дома?

— Да, я хотела…

— Вы хотели, чтобы я за вас понял, что у вас дома хорошо, что плохо?

Кира молчала, с тревогой и удивлением наблюдая за полковником.

— Вы хотели, — продолжал Смирнов доброжелательно, — чтобы мы навели порядок у вас в доме? Но мы, Кира, организация, разоблачающая преступников! Мы не вмешиваемся в личную жизнь людей, да и никто не имеет права это делать, если нет к тому серьезных, данных.

— Я хотела…

— Вы, Кира, хотели, чтобы я сказал вам, хорошо или плохо поступает ваша мама? А вот сами вы как об этом думаете?

— Я не знаю, все это очень серьезные вопросы… — торопливо сказала Кира. Она снова закусила губу, в глазах ее вспыхнули огоньки обиды. — Я пришла к вам с открытой душой… — медленно сказала она и бросила недокуренную папиросу в пепельницу. — Вы как будто осуждаете меня!

— Кира, сколько вам лет?

— Двадцать два! С половиной. Нет уж, вы, пожалуйста, не делайте мне выговор. Я не для этого пришла! — твердо сказала она, тряхнув головой.

— Ну что вы, разве я смею! — улыбнулся полковник. — Я просто вот о чем хотел спросить. До каких пор вас воспитывать? Нет, правда? Ну, положим, маме вашей было некогда. В школе воспитывали? В комсомоле тоже? В институте опять воспитывают? Не пора ли начать себя выражать самостоятельно?

— Человек выражает себя в труде! Вот, когда я…

— В поступках выражает себя человек! Труд тоже поступок!

— Мне подозрительны люди, приходящие от Мещерского! — твердо сказала Кира.

— Почему вы терпели их до сих пор?

— Я живу у мамы… — слабо возразила Кира.

— Вот уже четыре года с половиной вы совершеннолетний человек! В чем оно выразилось, ваше совершеннолетие? Вы одна ездите в метро? Ходите в дождик без галош. Ну, вот видите, ей целых двадцать два с половиной года, а она плачет!

— По-вашему, я и трусиха, и безвольная, и…

— Это не по-моему. Это на самом деле. Ведь и к нам вы пришли не по своей инициативе, правда? Солгать вы, по-моему, не сможете!

— Правда… — всхлипнула Кира, вытирая глаза перчаткой. — Дайте мне еще одну папиросу.

— Обойдетесь и без папиросы! Кто вам посоветовал прийти к нам?

— Володя! То есть Олешин. Один студент наш. Нет, вы действительно считаете, что я никуда не гожусь?!

— Да нет, я вам такой глупости не говорил. И Володя, небось, где-нибудь поблизости дожидается?

— В скверике… А откуда вы знаете? — слезы у Киры мгновенно высохли, и она улыбнулась, с любопытством глядя на Смирнова.

— Старый я, Кира. Сейчас вас проводят к подъезду! — Смирнов подписал пропуск Киры: и нажал кнопку звонка. — Ну, желаю счастья! — сказал он Кире.