Курчатов не любил давать каких-либо обещаний, особенно в решении научных вопросов. Несколько секунд он держал на Берии твердый, немигающий взгляд, не зная, как лучше ответить. Тот тоже не сводил с него прищуренных пронзающих глаз, придававших его лицу довольно неприятное выражение.
— По законам случайностей вероятность неполноценного взрыва, конечно, возможна, — твердо ответил Курчатов. — Но эта вероятность, — поспешил он успокоить нахмурившегося председателя правительственной комиссии, — составляет всего пять-шесть процентов. А если учесть, что даже при полноценном взрыве «сгорает» всего лишь несколько процентов плутония, то и этого вполне достаточно, чтобы произвести те чудовищные разрушения, которые дает атомная бомба. Главное, чего мы больше всего боимся, — не произошло бы «хлопка»…
— А это еще что такое? — повысил голос Берия.
— Это когда обжатие плутония в ядерном заряде происходит в явном несоответствии с нашими расчетами. То есть когда критичность может наступить несколько раньше расчетной…
Очевидно, ничего не поняв из объяснений Курчатова, быстрый в движениях Берия стремительно встал, молча прошел к своему креслу и, сев за стол, торопливо сделал на листке пометку: «если на испытаниях РДС[293] произойдет «хлопок», проверить, не вредительство ли это?» Отложив бумагу на край стола, он взглянул на притихшего собеседника тяжеловесным взглядом и решительным начальственным голосом произнес:
— Надо, Игорь Васильевич, сделать все, чтобы взрыв бомбы получился ожидаемой силы. О готовности к испытаниям изделия вы должны вместе с Харитоном и Зерновым[294] доложить лично товарищу Сталину. Я со своей стороны поставлю его об этом в известность.
В Кремль в назначенный Сталиным день поехали только двое — Курчатов и Харитон. Они доложили вождю о степени готовности к испытаниям всех своих подразделений, в том числе и на казахстанском полигоне. Что уже «взорвали» не одну «бомбу», чтобы убедиться, что все должно получиться, как при настоящем взрыве. После этого сообщения Сталин поинтересовался у Харитона:
— А нельзя ли вместо одной бомбы изготовить две, но более слабые?
Харитон посмотрел на Курчатова, тот слегка кивнул ему, давая понять, что надо говорить вождю все как есть, откровенно.
— Можно, конечно, сделать с меньшим количество плутония, — ответил Харитон, — но на это потребуется много времени. А нам же надо скорее, чтобы мир знал, что и у нас есть своя атомная бомба…
Только после этого Сталин успокоился и дал согласие на испытание.
* * *
В мае 1949 года Курчатов выехал на полигон под Семипалатинск, где уже на протяжении двух лет шла секретная подготовка к первому взрыву атомной бомбы. Ответственным за строительство полигона был назначен М. Г. Первухин — ранее он вместе с В. М. Молотовым несколько лет подряд курировал советскую атомную программу.
К первому взрыву ядерной бомбы готовились очень тщательно. Вокруг ограждений из колючей проволоки строились деревянные и кирпичные дома без отделочных работ, бетонные столбы, блиндажи с изогнутыми хоботами, железнодорожный мост и полотно с вагонами, рядом была поставлена наземная боевая техника — все это готовилось как мишени для разрушения и испытания силы атомного взрыва в зависимости от расстояния. В разных местах располагались стойла с подопытными животными, конуры с собаками, виварии с крысами и кроликами. Повсюду устанавливались приборы для измерения давления ударной волны, различных этапов взрыва и разрушений.
Для проведения взрыва на полигон были собраны научные сотрудники многих институтов, военачальники, представители министерств и ведомств. За несколько дней до испытаний под Семипалатинск прибыл со своей свитой председатель правительственной комиссии Л. Берия. Ознакомившись с положением дел, он остался доволен увиденным и услышанным и доложил по ВЧ-связи лично Сталину о готовности изделия к первому испытанию. Вождь тоже был доволен сообщением и потому без лишних слов «благословил» всех на проведение взрыва. Только после этого Курчатов объявил коллективу, работавшему на полигоне, дату и время испытания атомной бомбы: 29 августа 1949 года, шесть часов утра.
За восемь дней до этого необычайного, исторического события в действие вступила почасовая программа завершающего, самого напряженного и самого изнурительного этапа — начала сборки бомбы. Люди спали теперь по три-четыре часа в сутки. Ошибки или оплошности были недопустимы: все проверялось и выверялось по нескольку раз. Заметно нервничал и Берия: он ежедневно приезжал на полигон и чаще всего появлялся в зале под башней, где под наблюдением Завенягина, Зернова, Курчатова и Харитона шла сборка самого изделия.
Когда до взрыва бомбы осталось четыре часа, по указанию руководителя испытаний все покинули эпицентр полигона и переехали на командный пункт. Было тогда уже за два часа ночи, но спать никто, кроме Берии, не пошел. Больше всех волновался Курчатов. В каземате, где вместе с ним находились Харитон, Первухин, Флеров, Завенягин, военачальники и охрана из госбезопасности, стояла полная тишина. Ответственный за испытание атомной бомбы И. В. Курчатов переживал больше других потому, что он прекрасно понимал: если из-за какого-нибудь шального нейтрона или чего-нибудь еще совершенно непредвиденного сорвется эксперимент, то не одному ему, а всей его команде угрожает отставка. Тревога академика усилилась еще больше, когда на командный пункт прибыл со своим сопровождением Берия. При общем молчании он вдруг неожиданно ляпнул:
— А ничего у вас, Игорь Васильевич, не получится!
Курчатов мгновенно побагровел и, сжав руками плечи, воскликнул:
— Что вы говорите, Лаврентий Павлович! Обязательно получится! Предварительные опыты нами были проведены очень тщательно, и, представьте себе, все сработало безукоризненно…
Сказав это, Курчатов тревожно переглянулся с Флеровым и Харитоном, лицо его при этом сделалось мрачно-сосредоточенным. После сказанного Курчатовым снова установилась тишина. Через некоторое время в репродукторах начался счет секунд последней минуты.
— …Десять… девять… восемь… три… две… одна! Пуск!
На башне, расположенной за 15 километров, вспыхнула точка ярче тысячи солнц. Небо мгновенно померкло и стало черным. Потом вдруг вырос огненный шар, он начал быстро расширяться и подниматься вверх, наполняя все вокруг немыслимо фантастическим светом, медленно меняющим свою окраску. Тут же взмыли клубящиеся серые вихри, образовался гигантский бурлящий гриб, рвущийся в высоту. На глазах людей вырастало чудовищное видение, а затем до них дошла ударная волна, и тут же раздались крики «ура». Разрядившиеся после усталости участники испытания ворвались в каземат, чтобы поздравить тех, кто стоял у истоков создания атомной бомбы. Первым обнял и расцеловал Курчатова председатель правительственной комиссии Л. Берия.
— Было бы большое несчастье, если бы не получилось! — заметил он, не отпуская от себя бородатого академика.
Курчатов молчал, он хорошо знал, какое было бы это несчастье. И вдруг Берия всполошился, стал задавать всем один и тот же вопрос:
— А такой ли силы был взрыв у американцев?
Никто из присутствующих не мог или не захотел ему ответить после только что пережитых событий. Смущенный Курчатов тоже не проронил ни слова, он лишь недоуменно пожал плечами и начал нервно теребить свою «козлиную» бородку. Вспылив, Берия приказал немедленно соединить его по телефону с М. Г. Мещеряковым, который был послан для наблюдения за взрывом на противоположный контрольный пункт. Два года назад Мещеряков вместе с академиком Д. В. Скобельциным был приглашен учеными США на атолл Бикини и видел там взрыв американской атомной бомбы.
Когда на другом конце трубки Мещеряков отозвался, Берия во всеуслышание бесцеремонно бросил:
— Михаил Григорьевич! Вы видели наш атомный «гриб»?.. Он похож на американский? Курчатов случайно не втирает нам очки?.. А как по мощности? Мы тут не сплоховали?.. Нет?.. Ну хорошо… Значит, можно докладывать товарищу Сталину, что испытание прошло успешно?.. Хорошо, хорошо!
