— Занятно, — заметил Уваров. Облокотился на стол, раздумчиво посмотрел на Данина. — Что же за напасти вас такие преследуют? И все после этого злосчастного случая с Можей-киной. То поволтузили вас где-то лихо. Вон синячина какой и губа треснула. От кулака ведь, сознайтесь? И сегодня с дочкой, гляди, какая неприятность. А до этого небось еще что-то было. Ведь было, верно?

— Что было? О чем вы? Не понимаю, — как можно спокойней ответил Вадим и хотел было полезть за сигаретами, чтоб руки чем-то занять, но раздумал — под контролем себя держал.

— Мало ли, — сказал Уваров. — А впрочем, это я так, к слову.

— Не знаю, не знаю, — Данин попробовал усмехнуться. — Фантазируете все. Воображение у вас богатое. Для литератора это хорошо, но для сыщика… А синяк и губа от кулака. Верно. Здесь вы спец. Так то шальная компания. Шел вечером, попросили закурить. То да се. И началось. Едва удрал, а то бы, глядишь, и ребра поломали. Обычное дело.

— Ну да, конечно, это дело случая. — В глазах Уварова Данин разглядел смешливые огоньки, и это озлило его, и он импульсивно сжал кулаки под столом, а Уваров продолжал тем временем: — И девочку ради забавы в машине покатали. Добрые попались такие дяди. Или кто из приятелей пошутил? Да так оно и было, наверное. И к Митрошке вы тоже случайно забрели, шли вот так просто по улице и забрели…

Опалило жаром щеки, и под сердце будто током ударило, и глаза, показалось, сейчас заслезятся. Но долю секунды это было, переборол себя Вадим, невероятным усилием ослабил толчок страха и не отвел глаза от в упор глядящего на него Уварова. И несколько секунд так смотрели они друг на друга. Один расслабленно, даже весело, только чуть сузив глаза, другой — тяжело, хмуро, с трудом подавляя напряженность.

— К какой такой Митрошке? — наконец выцедил Данин, старательно делая вид, что закипает. — Что вы мне здесь опять фарс устраиваете?!

Уваров разочарованно покачал головой, еще раз окинул взглядом комнату, словно на сей раз уже запоминая, где что стоит, хлопнул себя по коленям, поднялся, сказал, поправляя пиджак:

— Как бы этот фарс драмой не обернулся, Вадим Андреевич. Мы ведь того мужичишку опросили, он и рассказал, что вы бабку Митрошку искали. Мы и Митрошку опросили…

Вадим невольно подался назад.

— И что?! — вырвалось у него. И тут же отругал себя, чертыхнулся беззвучно.

— Ну вот видите, — Уваров усмехнулся уже откровенно и развел руками.

— Что «видите»? — Вадим резко поднялся. — Что «видите»?

— Сами вы все прекрасно понимаете. Только я вот вас не понимаю, — Уваров неторопливо направился к дверям. — Ну да Бог вам судья. Если что, телефон мой знаете.

«Ну ничего, — думал Вадим, идя вслед за Уваровым, — ничего. Найду Лео и вот тогда все расскажу, только анонимно».

Уже у открытой двери, пожимая Данину руку, Уваров сказал вскользь:

— Все же подумайте. — И вышел поспешно.

Вадим захлопнул за ним дверь. Но в ту же секунду ему нестерпимо захотелось ее открыть. Открыть и броситься за Уваровым, остановить его, выспросить без всяких там предлогов о Митрошке, о том, что она поведать ему могла, рассказала про него, про Данина? Уже к собачке замка рукой потянулся, уже за холодный металл массивной старинной ручки взялся (на какой свалке, интересно, Ольга ее откопала), но не открыл, так и остался стоять, с протянутыми к двери руками, будто кто-то приказал ему «замри», как в детской игре, и он замер. А когда услышал шум разъезжающихся дверей лифта и потом ровное его гудение, будто очнулся. Ну что там Митрошка могла о нем сказать? Да и почему именно о нем, она о высоком парне могла каком-то сообщить, в куртке, в джинсах. А сейчас все в куртках, в джинсах и высокие. Если вообще она что-либо говорила. Эти бабки — народец закаленный и не таких сыскарей видывали. Пока ее не прижмешь крепко, она будет молчать, как камень. Так что поводов особых для волнений пока нет. А Уваров его просто, как говорится, «на пушку» решил взять. Если б хоть малейшая у него зацепка была, он бы так с ним разговаривать не стал. Другой бы был разговор, прямой и конкретный, и без усмешечек всяких, намеков и полутонов.

Высветилась красновато прихожая. Это приоткрылась дверь с кухни. Лена и ее мама уже собирались. Лена обняла Дашку, поцеловала в лобик. Мама, в свою очередь, с Ольгой прощалась, как с лучшей и самой близкой своей подругой. Когда и за ними захлопнулась дверь, Вадим решил, что ему тоже пора. Одному надо остаться, поговорить с собой, посмотреть на себя…

— Пойду я, — сказал он, кивнув Ольге и подмигнув Дашке.

— Подожди, — тихо сказала Ольга, прижимая к себе дочкину головку. — Если не ждет кто, останься, пожалуйста. Мне страшно и холодно… — и она вправду поежилась.

Какие-то давно забытые нотки он уловил в ее голосе — мягкие, нежные, любящие. А потом вдруг и увиделась она ему прежней, уже почти забытой, легкой, воздушной, открыто и искренне тянущейся к нему… И лицо необычайно красивым показалось, несмотря на круги под глазами, на болезненную бледность, на взгляд потухший. И он кивнул согласно и с появившимся внезапно волнением, уже наперед зная, что будет, и заранее радуясь этому, вошел в комнату.

Проснулся с рассветом и поначалу не понял, где он. Огляделся, увидел рядом с собой едва прикрытое легким одеялом гибкое, четко очерченное в рассветной полумгле Ольгино тело и сразу все вспомнил разом. Как изящная, душистая, соблазнительная вышла она из ванной, и как горечь он во рту ощутил, и как натянулся тетивой в ожидании, и как встала она перед ним на колени, как целовать принялась его руки, шею, губы, глаза, и как впал он в невесомое забытье, и как обдало его жаром с ног до головы, потом исчезло все, померкло вокруг, затуманилось. Вспомнил и не поверил, что с ним все это было. Он поморщился, с силой потерся затылком о подушку, потом, стараясь не шуметь, приподнялся, присел на кровати. «Бог мой, зачем?» — подумал мельком, посидел с полминуты, тихо поднялся, беззвучно оделся, зашел в смежную комнатку на Дашку взглянуть, осторожно прошествовал в прихожую, мягко открыл дверь и вышел.

Настойчивый, крикливый трезвон словно застыл в ушах, острыми студеными иглами бил он по перепонкам, с болью в мозг проникал, переполнял голову тонким, дребезжащим, назойливым своим голоском. А тот все выпевал и выпевал упрямо свои рулады. Вадим разъяренно вскочил с дивана, огляделся, узрев телефон, удивленно дернул подбородком, снял трубку:

— Как самочувствие приятель? — Вадим выдохнул разом и непроизвольно плюхнулся на диван. Все верно он рассчитал. Дождался-таки. Это они. Все тот же вкрадчивый, усмешливый баритон и словечки все те же: «Приятель». — Что молчишь? Это я. Узнаешь? Ну молчи, молчи, это хорошо, что молчишь, значит, страх есть. Правильно! Хоть чуточку, но есть. А где страх, там понимание. В первый раз ты от растерянности молчал, а сейчас от осознания, так сказать. Хвалю, хвалю. Как Дашенька? Все в порядке? Хорошая, красивая дочь у тебя растет, береги ее. Дети — это счастье, это продолжение жизни нашей. Вот так. Соображаешь? Вчера она просто так, прогулялась с нами, воздухом подышала, а ежели что… Ну что, будем в мире жить? Теперь хоть не молчи, а то вон как зубки-то сжал, судорогой, что ль, от ужаса свело? Ну что, будем?

— Я подумаю, — процедил Вадим.

— Недолго только, — голос вмиг стал жестким, отчужденным.

И когда запели пунктирно гудки, Вадим опустил трубку на рычажки. Растерянность после первого звонка была. Это верно, но вот страха после нынешнего он не испытал. Он прислушался к себе придирчиво. Может быть, ошибся, просто притаился страх где-то и не желает выдать себя до поры до времени, до того момента, когда он больнее всего ударить может? Видимо, так. Ну хорошо, потом разберемся, потом. И вдруг подумал: «А почему они мне только угрожают, а не пытаются купить. Так проще, как в детективах пишут. Или врут в детективах?! Ну хорошо, потом разберемся, потом. Ну ладно, после, на досуге». Так, сейчас половина восьмого. Значит, толком он сегодня и не спал, но ничего, зарядка и душ придадут сил, средство верное и испытанное. Из ванны вышел уже собранный, готовый к действию. Закурил, присел на ковер возле телефона, снял трубку: