Она вновь не ошиблась – сделала правильный выбор, пошла за Ельциным. И поднялась еще на пару ступенек. Хоть и дешевы были бутерброды с семгой в тех буфетах, в которых она кормилась, хоть и получала она кроме зарплаты, за которую расписывалась в официальной ведомости, еще и конверт, о содержимом которого знали только она да человек, который вручал ей этот конверт, а денег у нее было мало. Ей нужны были деньги, много денег. И желательно – в долларах.

Вот тогда ей в голову и пришла нужная мысль – автомат, на который она случайно наткнулась в квартире, подсказал.

С тех пор материальное положение Полины Евгеньевны Остаповой значительно улучшилось. Она купила себе три квартиры, часть денег вложила в драгоценности и тряпки, остальное перебросила за границу. У нее были свои счета в Германии, в США и в Египте. Но этого было мало, неплохо бы иметь еще – в Швейцарии и в Австрии, в Австралии и в Марокко – странах, которые Полина любила. Она была вещью в себе, о ней мало кто что знал, ее изображение не возникало на экранах телевизоров, голос не звучал по радио, а статьи, время от времени появляющиеся в газетах, ни о чем не говорили – тот же Белозерцев знал ее как Сергееву, а она подписывалась своей настоящей фамилией – Остапова.

Операция с Белозерцевым была самая крупная из тех, которые когда-либо проводило ее «товарищество с ограниченной ответственностью», и самая, похоже, трудная. Не потому, что товарищество теряло людей – людей оно потеряло уже много, это считалось обычным делом, поскольку всякие деньги, а доллары особенно, требуют жертв, – а потому, что с самого начала пошла наперекос – ну словно бы патрон заклинило в стволе, как сказал ее шеф… В чем было дело, Полина Евгеньевна не знала. И не могла понять.

Может быть, ее близкие отношения с Белозерцевым, нечто такое, что оставляет след в душе и потом мешает действовать, связывает руки, а порой и вообще вызывает слезы, – это вряд ли. Белозерцев не из тех людей, которые способны оставить след, отметину на сердце – ожиревший, туповатый, не всегда щедрый. А вся эта комедия в «Пекине» со сватовством, вызывающая невольное свербение в зубах и смех. Единственное, что хорошо, – кольцо достойное подарил, не стал жмотничать. Но этого мало, мало, мало! Надо, чтобы к ней перешли все деньги этого человека, а дальше… дальше пусть он трескает гречневую кашу со своей Матреной Дормидонтовной, радуется голубому московскому небу и дышит бензиновым взваром центра – это поможет ему в будущем подняться на ноги.

Она посмотрела на часы, потом раскрыла лежащий на столе красочный буклет, наполовину забитый рекламой, вторую половину занимало расписание самолетов. Вечером уходили самолеты в Париж, во Франкфурт, в Лиссабон, в Мадрид – на любом из них она могла улететь.

Виза в ее паспорте имелась: несколько дней назад она получила шенгенскую во французском посольстве, этой французской визы было достаточно, чтобы въехать в любую из крупных стран Европы – Полина могла уже сегодня ужинать в ресторане где-нибудь на Елисейских Полях… Но это – позже. Пока надо было получить деньги.

Поскольку паспорт у нее был дипломатический, она не боялась таможни – багаж человека с таким паспортом не досматривается ни в одной стране, – сумки с деньгами спокойно вместятся в чемодан, – и та, что получена от Белозерцева утром, и та, что еще будет получена.

Ясно пока одно: раз Белозерцев собрал все деньги, все «зеленые», то все их и надо забирать во второй заход, и никаких третьих заходов не делать. Костика же нужно вернуть. Ей неожиданно захотелось посмотреть, как он выглядит, Костик Белозерцев – маленький человечек, который мог бы стать ее приемным сыном.

Пленку, которую смонтировали и передали Белозерцеву, она не видела, монтаж сделали без нее – и слава богу, что не видела – расстройства будет меньше. Она довольно жестко выдавила из себя мысль о Костике – ко всем шутам разные дамские слабости!

Та-ак, теперь надо продумать технологию получения второго куша. И возвращения Костика в объятия родного папашки – сыну Белозерцева она зла не желала. И улететь на неделю, максимум, на десять дней, в Париж и оттуда поглядеть: не останется ли след от этого похищения?

Вообще, что касается похищений, то ее «товарищество» впервые пошло на это. Киднеппинга – детских похищений – на счету ТОО еще не было. Было кое-что другое, приносящее хороший доход, но не похищения. И в будущем с детьми связываться не стоит – слишком хлопотно и много ударов по живому. А ведь она – человек. Такой же, как и все. Поэтому…

Она достала из сумочки список, в котором стояло пять детских фамилий. Пятеро детей, чьих богатых отцов она знала. Знала близко – так же, как и Белозерцева. Костик Белозерцев шел в этом списке первым.

Помедлив немного – душа все-таки отозвалась тихим усталым протестом на то, что она собираясь сделать, – Полина Евгеньевна разорвала листок на четыре части, достала спички – плоский гостиничный коробок, взятый где-то в отеле за границей, чиркнула спичкой, подожгла бумагу и, подержав ее немного в пальцах, бросила в хрустальную пепельницу, стоявшую на приставном столике. Проследила за тем, чтобы кусочки бумаги сгорели дотла.

Костик находился сейчас на второй квартире Полины Евгеньевны. Первую ее квартиру – на Садовом кольце, около Таганки, Белозерцев хорошо знал и бывал в ней – так уж получилось, что она, когда ей было плохо, впустила Белозерцева туда, а потом выгонять было уже поздно, вот Белозерцев и наведывался беспрепятственно к «Вике», вторая квартира находилась на тихой тенистой улице Медведева, где на зеленых лужайках внутри дворов росли ромашки и пахло липовым цветом, уже совершенно исчезнувшим в Москве, квартира эта имела хорошие подходы: из нее все просматривалось, на скамейке у входа всегда дежурили добровольные «собаки» – кривобокие, одышливые и очень злые старушенции во главе с бабой Фрузой, готовой любому человеку переломать своим костылем ноги – кроме красивой Полины; третью квартиру она купила совсем недавно, еще не успела ни отремонтировать ее, ни обставить толком, хотя место там – лучше не придумаешь, Полина собиралась в будущем переселиться туда, в один из старых сретенских переулков.

Лицо у нее сделалось далеким, мечтательным, строгие серые глаза посветлели: ей, как некой романтической девчонке, всегда хотелось чего-то очень хорошего, хотелось мечтать. Она сваливалась в мечты, в воспоминания, словно в яблоневый дым, Полине там легко дышалось, от светлых мыслей чище становилась голова, но потом требовалось усилие, чтобы вернуться в явь. А явь, она – как одурь, в ней все плохо пахло. По лицу Полины проползла протестующая тень – она услышала тихое движение в двери, выкрикнула, не поднимая головы:

– Я занята! Никого сейчас не принимаю.

Но тихое шевеление в двери продолжалось и после выкрика, и тогда Полина, капризно скосив губы, подняла голову, глаза у нее посветлели еще больше, расширились, и она невольно привстала в кресле: к ее столу стремительно шли трое людей в одинаково серых, явно купленных в одном магазине, безликих костюмах. И вот ведь как – лица у них тоже были одинаковые, все они походили на озабоченных сбором членских взносов комсомольских работников десятилетней давности.

Она все поняла и сделала движение к окну, в тот же миг один из вошедших стремительно перекрыл ей дорогу. У Полины горько дернулся рот, она остановилась, спросила тихо, словно бы на что-то еще надеясь:

– Вы кто?

– Полина Евгеньевна Остапова? – довольно деликатно осведомился один из незваных гостей, тот, который шел в середине.

– Да, – помедлив, ответила она, потерла пальцами горячий левый висок – что-то там потяжелело, и вообще внутри все потяжелело, в сердце, в легких, в горле – она почувствовала себя плохо.

– Вы арестованы, – старший группы протянул ей бумажку, – вот ордер! – Потом достал из кармана темные стальные наручники и скомандовал жестким неприятным голосом: – Руки!

– Руки? Зачем руки? – побледнев так, что на лице сквозь кожу проступили жилки, все стало видно, будто на анатомическом муляже, по которому студенты учат строение человеческого тела, поспешно спрятала руки назад, за спину.