– Пусть будет вторник, – стараясь, чтобы голос его был спокойным, произнес Деверь.

– В десять часов утра… Это время годится?

– Годится, – ответил Деверь, немного подумав. Теперь он окончательно убедился, что пришедший капитан ничего им не сделает, это обычный милиционер, мент, мусор мусорок, простодырный снегирь – две сопелки и два уха, который максимум что может в своей жизни – выписать штраф на пятьдесят копеек. Деверю неожиданно сделалось весело и он, вызвав у Клопа невольное удивление, предложил: – Может, стопочку водки? Ради знакомства, а? Как это всегда было на Руси? А?

– Может! – согласился участковый. Сделал он это почти без раздумий, что тоже свидетельствовало о его характере. – Но только стопочку и больше ни-ни! Я на службе.

– Да-да, мы тоже на службе. Не садясь выпьем. И закусим стоя. Прошу сюда, – Деверь на манер регулировщика дорожного движения сделал сразу двумя руками слаженный жест. – Сюда, сюда!

Корочкин, стараясь запомнить все, что он видел, цепляясь взглядом за всякие мелочи, за детали, пытался угадать присутствие ребенка в доме – по брошенной игрушке, смятому ботиночку, штанишкам или рубашке, в скомканном виде засунутым под стул, но ничего пока не обнаружил.

– Мне сказали, что здесь офис находится, товарищество с ограниченной ответственностью, – начал Корочкин аккуратно, теперь уже специально стараясь задобрить человека, сопровождавшего его – старшего в команде, – но что-то ни столов конструкторских тут нет, ни компьютеров, только жалюзи…

– Совершенно верно, – подтвердил Деверь, голос у него наполнился опасной звонкостью – преображение произошло мгновенно, – Корочкин среагировал, насторожился, постарался оценить свою позицию и наметить путь для отступления. – Через неделю вы этот дом не узнаете, капитан, – звонким стальным голосом продолжил Деверь, – тут все будет – и канцелярские столы, и плавающие кожаные кресла, и компьютеры «айбиэм».

– Налоги товарищество платит?

– А как же! – Деверь сделал вид, что обиделся.

– Смотрите, а то сегодня у нас были чины из налоговой полиции – оч-чень серьезные мужики!

– Не-ет, мы законы не нарушаем и с каждого рубля дохода платим налог – к родному Российскому государству мы относимся с уважением, снимаем шляпу аж издали, – проговорил Деверь без запинки, словно бы заранее выучил текст, – сюда-сюда, налево, капитан, – проговорил он, но Корочкин, будто бы перепутав руки, где «право», а где «лево», свернул направо, нырнул за занавеску и очутился в небольшой, с плотно зашторенным окном комнате. «Окно выходит во двор», – засек он, мигом сфотографировал комнату взглядом и в ту же секунду почувствовал, как опасный холод обварил ему горло: на тахте, заправленной грязным, с темными, похоже, масляными пятнами пледом, лежал автомат Калашникова. Укороченный, десантный, столь любимый и мафиози, и милиционерами, и разного рода охранниками, и самими десантниками. Отдельно лежал запасной рожок, в прорези рожка был виден новенький, торжественно поблескивающий ярким металлом патрон.

– Что это? – спросил Корочкин, ткнул пальцем в автомат и, оборачиваясь, резко отступил в сторону. Увидел расширенные жесткие глаза сопровождающего.

В следующий миг понял: «Сейчас будет стрелять» – сопровождающий выдергивал из-за пояса пистолет, а тот, как назло, зацепился чем-то за складку ткани, и Деверь, осознавая, что он проигрывает драгоценное время, секунды, которые могут стоить ему жизни, что-то сипло выкрикнул Корочкину в лицо, с силой рванул пистолет, раздирая себе брюки, и тут же понял, что опоздал: пришедший в гости капитан оказался проворнее его.

– Ах ты мент! Ах ты, с-сука! – прохрипел Деверь, он все-таки выдрал пистолет из-за пояса, но время его ушло, он бездарно проиграл, разбазарил его. В то же мгновение раздался выстрел. Это выстрелил Корочкин.

Пуля попала Деверю в лицо, выкрошила несколько зубов, оторвала кусок носа, вогнала кожу, кости, еще что-то внутрь – лицо у него мигом стало похоже на большую куриную задницу, над которой блестели два больших, покрывшихся слезами яростных глаза: Деверь ненавидел Корочкина, в его лице он ненавидел всю московскую милицию и жаждал с ней разделаться, – он был еще жив и продолжал поднимать пистолет. Корочкин заметил, как Деверь машинально большим пальцем сдвинул флажок предохранителя, ставя пистолет в боевое положенние, и Корочкин, опережая его, выстрелил во второй раз.

Вторая пуля всадилась Деверю в шею, порвала кадык, в страшной кровянистой дыре вспух розовый пузырь, лопнул, за первым пузырем вспух еще один, лопнул, окрасив красными брызгами чистый, тщательно выбритый подбородок Деверя. Казалось, словно в легких Деверя отказали какие-то клапаны и весь воздух полез из него наружу. Но Деверь был еще жив и продолжал поднимать руку с пистолетом.

Корочкин выстрелил в третий раз – не целясь, пугаясь, того, что человек, в которого он стрелял, должен быть уже мертвым, а тот продолжает жить, душа у него упорно цепляется за тело. Третья пуля попала Деверю в грудь, выдрала кусок ткани из куртки, развернула его боком, но Деверь – еще живой, он никак не хотел уходить, сдаваться – снова выпрямился, его привлекала только одна цель, один маяк – Корочкин, и прежде чем Корочкин выстрелил в четвертый раз, Деверь нажал на спусковой крючок своего «макарова».

Конечно же, Деверь уже не видел Корочкина, хотя шел на капитана и хорошо чувствовал его своим нюхом, своей кровью, своей кожей, – но уже не видел его, – стрелял он из той, загробной, жизни в эту, не различая цели, – он не попал в Корочкина.

Пуля с густым шмелиным звуком прошла около головы Корочкина, впилась в угол, выкрошив кусок дерева, и затихла. Только сейчас Корочкин ощутил пронзительный острый щекотный запах горелого пороха, горячей меди, еще чего-то, что сопровождает всякую стрельбу, задохнулся, из глаз у него выбрызнули слезы, он закашлялся и отпрыгнул в сторону. Мертвый Деверь выстрелил еще раз. Непонятно, как он сумел сориентироваться на прыжок, но вторая пуля переместилась вместе с Корочкиным – она также вспорола воздух около его головы.

Корочкин снова прыгнул – теперь уже к автомату, поскольку понимал: с пистолетом, у которого половина обоймы пуста, много не навоюешь. Да и к этим ребятам – к рыхлому, с нездоровым цветом лица увальню, который открывал ему дверь, ко второму – мякишу с золотыми зубами через несколько минут прибудет подмога. Из гаражей и хозяйственных построек, расположенных на задах участка. Если, конечно, подмогу эту не успеют опередить спецназовцы.

Он схватил автомат, поспешно передернул затвор, и когда в проеме появился рыхлый, тяжело дышавший бандит с «калашниковым», прижатым к животу, – это был Медуза, – Корочкин и в этот раз опередил соперника, опередил всего на несколько коротких мигов – он первым нажал на спусковой крючок. Ствол автомата расцвел красным бутоном, будто большой тюльпан, из бутона выплеснула огнистая, пышущая жаром струя, и Медуза резко запрокинулся назад, из пробитого живота его пули выдрали несколько кровянистых клочьев, в воздухе мелькнул ботинок, сорвавшийся с Медузиной ноги, подволокся, будто живой, по полу к Корочкину. Подошва ботинка была стерта донельзя, срезы гвоздей золотисто поблескивали.

«Плохая примета, – машинально отметил Корочкин, – если на улице машина сбивает пешехода и у него с ног слетают башмаки, песенка этого пешехода спета – он никогда не выживет, ему суждено умереть. Так и здесь».

В острой гулкой тиши, возникшей после автоматной очереди, было слышно, как что-то жалобно и тоненько попискивает, звук исходил из пробитого пулями живота Медузы – там то ли кровь лилась, то ли воздух выходил наружу.

«Остается еще один, третий, он может быть самым опасным». Третий знает, где конкретно находится Корочкин, он может стрелять из автомата прямо через стену – это, кстати, самое лучшее для него, – и Корочкин ничего не сумеет сделать с этим третьим, с золотозубым.

Пора выбираться из этой передряги, покидать комнату. Корочкин перекатился по полу на противоположную сторону, выставил перед собой ствол автомата, подождал несколько секунд – вдруг золотозубый проявится? Каким-нибудь звуком, шорохом, корябаньем, шарканьем подошвы, но нет, было тихо, золотозубый никак не обозначился, и тогда Корочкин, перескочив через распластанного на полу Деверя, нырнул в дверь. По дороге подскользнулся на луже крови и упал рядом с Медузой. С силой оттолкнувшись от него ногой, откатился к стенке.