– Пиджак и джинсы, – неожиданно заявил Ринальдо и показал язык, а потом воспользовавшись замешательством барона, дернул покрывало на себя.

– Ах, так фальчион придется оставить здесь? – сладко улыбнулся Самди, сжимая оставшийся у него в руках узкий край.

Расчет не подвел барона. Несколько секунд он наслаждался растерянностью Эспозито, который, оказывается, вовсе не задумывался над вопросами вооружения в штатском, а потом он рванул к себе белый мех и плотно в него завернулся, паскудно хихикая. Практически сразу оказалось, что расчет неудачный, и плотно завернуться в покрывало означает проделать за противника всю его работу и стать совершенно беспомощным, что позволяет ему, например, безнаказанно целовать тебя.

– Я одеваюсь здесь, а ты в пыточной, – заявил он, вырвавшись из плена, – Посмотрим можно ли будет выйти из дома в таком виде.

Когда преподобный Эспозито вышел из пыточной, барон присвистнул.

– В сутане отлично, в пиджаке бесподобно.

Сам он стоял в белых брюках-сафари и свободном свитере, сползающем с плеча, рукава были засучены и на запястьях красовались баронские браслеты.

– Чего нельзя сказать о тебе, – хмыкнул преподобный, – Почему не черный костюм со шляпой?

– Слишком вызывающе. Так что обо мне? – недобро прищурился барон.

– В шортах неплохо, без них еще лучше.

Пользуясь разницей в росте, небольшой, но в свою пользу, Эспозито подхватил его под зад и приподнял, прижимая к двери.

– Эй, ты не хочешь ли сказать…Ты не снял Редкую Тварь?! Мм… Может, никуда не пойдем?

– Ну уж нет, мы пойдем. И отпусти меня немедленно!

Самди цапнул его за ухо, после чего был немедленно отпущен и тут же засунул руки глубоко в карманы.

– Ты выглядишь, как бандит.

– А ты – как оборванец.

С этим они и вышли из дома на Миртовый бульвар и не торопясь пошли к центру Магдебурга. Время от времени они останавливались и рассматривали витрины.

– Смотри, белое платье… Примеришь? – подмигнул Эспозито.

– Да я не брился с утра, а ты говоришь белое платье… – с досадой отмахнулся Самди.

– Тень на стене в белом платье… – протянул мечтательно каноник.

– Странные у тебя фантазии, инквизитор, – против воли улыбнулся барон.

– Послушай, давай уже где-нибудь присядем и позавтракаем?

– Я понятия не имею, где это можно сделать, – неохотно признался Самди, – Я никогда не выхожу, чтобы позавтракать.

Преподобный Эспозито молча взглянул на него и приподнял бровь, улыбнулся. Потом чуть крепче сжал руку на белом свитере.

– Тебе понравится, – очень тепло и очень мягко произнес он, и Самди заметил, что в пыточной каноник успел еще и побриться, – Я буду часто приходить, если хочешь.

– Будешь, как миленький, если мне понравится, – усмехнулся Самди, – Спорим?

– На белое платье?

Наметанным взглядом человека, которому часто приходится оказываться в незнакомых местах и завтракать в незнакомых кафе, преподобный Эспозито выбрал из заведений на Кафедральной площади одно и уверенно направился туда. Как по волшебству появились сандвичи, круассаны, масло, джем и кофе. Самди вдруг обнаружил, что ужасно голоден.

Перед третьей чашкой кофе он вдруг обратил внимание на человека, который точно так же, как они, пил кофе в кафе напротив, на другой стороне площади. Самди поставил чашку на блюдечко. Заметив его напряженный взгляд, обернулся и Эспозито. И вдруг этот человек поднялся и пошел к ним прямо через Домплатц. Мужчина лет пятидесяти, подтянутый и аккуратный, в строгом дорогом костюме, и как выяснялось по мере его приближения – удивительно красивый, он вызывал у Самди неприятное ощущение беспокойства.

– Доброе утро, вы позволите?

Эспозито поднял глаза, кивнул, но не произнес ни слова.

– Позвольте представиться, Эрвин Краузе, адвокат, – и не давая никакой паузы для ответа, он продолжил, – Ваше преподобие, я бы хотел исповедаться.

Самди медленно поднял глаза и только сейчас заметил под воротничком рубашки Эспозито белую полоску, знак сана. Он сглотнул. Да что же это такое, стоило выбираться в город, если они даже вместе побыть не могут! Но какова человеческая подлость – надеть джинсы и пиджак, засучить рукава, чтобы было видно браслет из резных бусин на запястье… Проклятье, это же четки. Но все равно, белый воротничок он мог бы и дома оставить.

– Не препятствую, молодой человек, – спокойно отозвался каноник, – Кафедрал через площадь, патер Юрген, я не сомневаюсь, на месте, и он, разумеется, не откажет вам в таинстве.

– Я…я не могу исповедаться у патера Юргена, – с запинкой выговорил адвокат.

– Позволено ли мне будет спросить, почему?

– Мы должны беречь патера Юргена.

Лицо Эспозито омрачилось, он быстро глянул на Самди и тот демонстративно отвернулся.

– Сколько вы уже не исповедовались?

– Две недели, – с облегчением произнес Краузе, – Я езжу для этого в Мюнхен и обращаюсь к иезуиту Томазо.

– Я знаю Томазо, – медленно проговорил Эспозито и допил свой кофе, – Идите в кафедрал, я подойду.

Он достал бумажник и заложил в счет купюру. Самди с ненавистью во взгляде провожал глазами стройную фигуру адвоката, который по какой-то причине не может нормально исповедаться. Ринальдо наклонился и протянул руку, взял его ладонь.

– Я скоро.

– У тебя выходной! – простонал Самди, – Патер Юрген его прекрасно исповедует!

– У инквизиции нет выходных, – сказал Эспозито.

– У Конгрегации, – желчно поправил барон.

– Пусть так, – согласился каноник, – Я скоро. Дождись меня, пожалуйста.

– Я буду внутри, – сказал Самди, – Я не стану сидеть на этой витрине в одиночестве.

– Ты барон Суббота, – весело прошептал Эспозито.

– Именно поэтому!

– Прошу тебя, не подслушивай.

– А ты мне все потом расскажешь? – язвительно спросил Самди.

– Разумеется, нет! Это же исповедь.

Упругим шагом свободного человека преподобный Эспозито вошел в кафедрал, а барон Суббота мягко ступил под арку бара, где все словно плавало в янтаре теплого цвета бурбона. Кроме него в неурочный час здесь никого не было. Он взгромоздился на высокий стул у стойки, заказал коктейль и одарил бармена таким тяжелым взглядом, что тот предпочел увеличить дистанцию с одиноким мальчишкой до максимума.

Самди задумчиво грыз соломинку. Происходящее ему не нравилось. В рассеянном свете бара, не имеющем четкого источника, ему сложно было укрыться в тенях. Не то чтобы его это беспокоило, но и благодушия не добавляло. Больше всего его раздражало то, что у него отобрали игрушку. Кто же так, он, барон Суббота, самое могущественное существо в городе, а то и в регионе, должен ждать, пока исповедуется какой-то человечек?! Тем не менее, почему-то он сидит и ждет, а не встает и не уходит. Его раздражала дерзость этого человека, поступок Эспозито, и сам он себя раздражал, но почему-то не уходил.

Через полчаса Самди плюнул и заказал виски. О чем может рассказывать на исповеди человек, который исповедовался две недели назад? О каких таких грехах? Да если даже он убил всех своих соседей, это одна фраза! Ну максимум две-три. Но не час же излияний! С ума можно сойти в темной исповедальне, выслушивая об обыденных грехах.

Эспозито появился минут через двадцать. Даже в янтарной темноте бара было заметно, как он бледен.

– Виски, – сказал он и опрокинул порцию еще до того, как сел, – Еще виски. Еще виски.

Следующие две порции постигла та же участь. Потом Эспозито провел рукой по лбу и выражение его глаз сменилось на осмысленное.

– И чаю, – вздохнул он, снимая белый воротничок и пряча его в кармане.

Единственное здравое решение. Самеди Ленми Леман мрачно смотрел на преподобного Ринальдо Эспозито и чувствовал, что против воли глаза наливаются зеленым.

– Какого черта ты вытащил меня из дома? – начал он с простого, – Чтобы я час ждал, пока ты побеседуешь с человеком в кафедрале?

– Я же священник, – Эспозито поднял глаза и вдруг этих слов оказалось достаточно.