С Мышью сегодня было на удивление легко. Спокойно. Чувствовалась поддержка, ведь она, по сути, никаких вопросов не задавала, сделала, что я попросила. И не потребовала ничего взамен. Я даже почувствовала нечто, похожее на благодарность.

Странно, но с Виктором подобного не ощущалось. Был страх. Неуверенность. Гнетущая эмоция, которую люди зовут обреченностью. Робкая надежда, что почти завяла. И если так, то…

– Мне пора, – заявила Мышь и поднялась.

Я бы, конечно, предпочла, чтобы она задержалась, потому как оставаться одной было страшновато, но перечить я не стала. Ни к чему лишние вопросы, да и, по сути, она мне никто. Так, случайная знакомая. Я проводила ее, быстро приняла душ, слопала половину сырной пиццы, доставленной очень быстро и, главное, вовремя, переоделась и упала в кровать.

Часы показывали два ночи.

Уснула я почти мгновенно. Сказалась эмоциональная усталость. Страх, оцарапавший горло. Сомнения. Поэтому, только голова моя коснулась подушки, я провалилась в сон.

Сон был ярким. И до ужаса реальным.

Город в огнях, и я лечу над ним, расправив руки, словно крылья. Ветер треплет полы плаща, развевает волосы. Хорошо. Вольно. И тревог нет. Есть небо – высокое, усыпанное крошками звезд, подо мной – те же крошки, только искусственные. Фонари. Желтоглазые новостройки, которые тянутся к небу, но не могут достать. Юркие светлячки фар. Машины ползут по венам города, и сверху это движение похоже на кровообращение каменного существа.

Город спит. Вернее, дремлет, раскинувшись по обе стороны от реки.

Красиво. Я отвлекаюсь, на секунду всего, чтобы полюбоваться. И влипаю. В прямом смысле слова.

Паутина. Липкие объятия ее душат, сколько ни дергайся – запутаешься еще сильнее. И я нечеловеческим усилием воли заставляю себя успокоиться. Не шевелиться. Сердце стучит так, будто вот-вот вырвется из подреберья. И паника захлестывает, подобно волне. Дышу глубоко и ровно, во всяком случае, стараюсь. Если дать понять, что не сопротивляюсь, от меня не станут ждать подвоха.

Кто? Мужчина? Наверное… Капюшон. Монета между пальцами. Мне не видно лица, но я уверена, он усмехается. И знает, насколько мне страшно. Страх похож на противного клопа – чем усерднее стараешься его раздавить, тем четче запах. Страх пахнет кислым потом, и Ольга была права тогда – это, пожалуй, самая невкусная из эмоций.

– Ты вела себя плохо, куколка.

Голос этот звучит у меня в голове, и в нем слышится укор. А еще превосходство, а это уже действительно наглость. Кто я ему?

– Игрушка, – смеется голос. Монетка мелькает, и я понимаю, что не могу отвести от нее взгляда. Гипноз? И если так, то можно объяснить провалы в памяти и беспокойство. Во мне просто-напросто покопались, подчистили воспоминания. А это уже форменное свинство.

– Но придется потерпеть.

Мои мысли он читает, как открытую книгу, и я выбрасываю мысли. Совсем. Если не можешь победить врага своими силами, лиши его преимущества. Забить голову бытовыми вещами. Одежда. Джинсы новые, которые я недавно присмотрела в "LTB", кажется, на них скоро будет скидка. А значит, можно прикупить еще и майку. В соседнем магазинчике я видела персикового цвета "сникерсы" – должно неплохо сочетаться. Туфли. Блузы – строгие и вольного кроя. Несколько юбок. Ворох белья, и если уж в этом теле природа меня грудью обделила, можно примерить то кружевное бюстье, которое не подошло в прошлый раз. Впрочем, тогда я не расстроилась – формы важнее.

– Шмотница!

Обладатель монетки злится, и паутина рвется у моего плеча. Подо мною – город, и значит, падать будет больно, но лучше уж так, чем быть игрушкой неизвестного гипнотизера. Быть игрушкой – вообще хуже всего.

Воспоминания накатывают волнами. Липкие руки, и от прикосновений хочется отмыться. Суетливый шепот на ухо: "Давай, детка, скорее". Ладонь, зажимающая мне рот. Жесткая поверхность стены сарая, впивающиеся в спину щепки. Холод по бедрам, так как юбка задрана. Возня с ширинкой. Молнию заклинило, и он дергает ее что есть сил. Треск ткани – порвал-таки.

Дурманящий аромат похоти, от него тошнит, и я захлебываюсь эмоциями – впервые в жизни. Но заставляю себя глотать, потому как иначе он не отстанет… он…

И я беру. Все, что дают, то и беру. Хватаю жадно. Несмотря на отвращение. Если впитаю все, у него не хватит сил продолжать.

Его эмоций мне тогда хватило на месяц…

– Так уже лучше, – смеется обладатель монетки. – Отпусти себя, Яна. Не стоит прятать такие сокровища.

– Пошел ты! – Злость уже не сдержать, она вырывается на волю, плавит невидимую паутину. И та трещит, рискуя скинуть меня вниз, на мостовую.

– Вкусная… Ты всегда мне нравилась. Яркая бабочка. И теперь моя.

– Обойдешься.

– Ты могла бы питаться им годами. Почему убила?

Мне действительно нужно объяснять? Если так, этот ублюдок болен еще сильнее предыдущего. Обидно, что сейчас именно я питаю его. Почему?

– Думай, Яна.

Подумаю. Потом, когда останусь одна. И выясню обязательно. А когда выясню…

– Ничего не докажешь. Я – один из немногих, кому удалось связать себя с другим человеком во сне. А сон – не улика.

Сон… Так вот в чем дело. Город внизу, паутина, и незнакомец, зависший в воздухе, словно персонаж фэнтези-фильма. На него не действуют законы моего сна. Но это просто сон, а значит…

– Ты беззащитна. – Он смеется, и страх возвращается кислым привкусом во рту. Он прав. Я не умею сдерживать себя здесь, у меня и в реальности-то плохо получается из-за фона Алисы. Сон вообще опасная территория. – Поэтому будь хорошей девочкой. Ты же послушная, верно?

Эта фраза тоже из прошлого. И ментальный гаденыш знает это.

Спящий дом, бесшумная походка, скрип старой кровати, пружины у которой выпирают и нещадно давят в бок. Одеяло, сползающее с плеч. Сальная улыбка и маниакальный блеск в глазах.

Он любил послушных, а я взяла и убила. Кто сказал, что не смогу повторить это снова? Жалость – для слабаков, а я не слабачка.

– Пока беззащитна, – уточняю и дергаю плечом. Паутина рвется, я чувствую, что тело держится на ниточке, отделяющей его от падения. – Но лишь здесь. Чтобы оказаться в реальности мне нужно умереть, верно?

– Нужно чтобы я отпустил, – возражает он, но голос дрожит. Он врет, и я понимаю это. – Иначе не проснешься.

– Рискну!

Последний рывок, падение, удар…

И пробуждение.

К вспотевшей спине прилипла майка, одеяло, отброшенное на пол, топорщилось бесформенной глыбой. В окно заглядывало серое рассветное небо, напоминая о другом – темном, из сна. И на коже будто бы остались куски паутины…

Этот сон – точно не случайность. И тот, первый, о танце тоже. Неизвестный мне гаденыш управляет мною, контролирует мысли, и нужно бы сообщить Виктору, только…

Монетка. Капюшон. И лица за ним не видно, поэтому лицо это может принадлежать кому угодно. А голос вполне можно подделать во сне. Этот человек знает обо мне много, непозволительно много. Даже то, чего нет в архивах. А значит, Виктора не стоит сбрасывать со счетов. Обидно. И обида горчит.

– Кошмары – признак нездоровой совести, – холодно бросили мне со стороны двери.

Я обернулась.

Егор невозмутимо пялился на меня, опираясь о стену. Гладко выбритый, одетый стильно и явно отдохнувший. Это вообще нормально, что у него есть ключи от моей квартиры? Захотелось врезать ему или, на крайний случай, запустить в него чем-то тяжелым. Сердце гулко стучало в груди, горло сжимало невидимой тесьмой. Страх… страх никуда не делся. Он выступал на коже липким потом, и руки тряслись.

– Тебе не нужно быть где-то еще? – поморщилась я и встала.

Зеркало. Растрепанные волосы, бледность кожи, и на ней еще отчетливее проступает ржавая крупа веснушек. Глаза распахнуты от страха. Лямка майки съехала, а ткань пропиталась влагой. Красотка, ничего не скажешь.

– Не беспокойся, надолго не задержусь.

Раздражение Егора ощущалось явно, и воздух царапался на вдохе. Эмоции… Они вокруг, жалят, впиваются в кожу, зудят, как надоедливые комары. А я ничего не могу сделать. Не могу потушить, убрать, нейтрализовать хотя бы часть.