Чтобы привести свой план в исполнение, мне необходимо было вооружиться терпением до следующего привала, который мы сделали около полудня, у самого конца долины. Я подошел к ручью под предлогом, что хочу напиться, и, набрав незаметно горсть мелких камешков, спрятал их в тот же карман, где у меня лежали куски разорванного саше. Когда мы снова двинулись в путь, я вложил камешек в один из лоскутков — самый большой — и стал ждать.
Хозяин ехал рядом, по левую руку от меня. Остальные двое ехали сзади. Дорога в этом месте благоприятствовала мне, потому что долина стягивала к себе всю влагу из окружающих холмов, отличавшихся поэтому дикостью и бесплодием. Здесь не было ни деревьев, ни кустов, и дорога представляла не что иное, как узенький, проложенный животными след, покрытый низкой вьющейся травой и тянувшийся то по одному берегу горного потока, то по другому.
Улучив минуту, когда хозяин обернулся, желая что-то сказать своим товарищам, я вытащил лоскуток, в котором находился камешек, и, осторожно положив к себе на колено, изо всей силы пустил его щелчком вперед. Я хотел, чтобы лоскуток упал впереди нас на дороге, где его легко можно было бы увидеть. Но моим надеждам не суждено было осуществиться. В критический момент моя лошадь дернула, палец зацепил лоскуток сбоку, камешек выпал из него и материя свалилась в кусты у самого стремени.
Досада взяла меня. То же самое могло случиться и с остальными кусками, которых у меня теперь было только три. Но судьба сжалилась надо мною, и мой сосед вступил в жаркий спор с кудлатым парнем по поводу каких-то животных, показавшихся на отдаленном утесе: один сказал, что это серны, а другой заявил, что это простые козы. Благодаря этому, хозяин гостиницы продолжал смотреть в другую сторону, и я имел возможность приладить камешек в другой кусок материи. Положив его опять на бедро, я старательно нацелился и метнул вперед.
На этот раз щелчок пришелся как раз посредине лоскутка, и он упал на дороге шагах в десяти впереди нас. Убедившись в этом, я ударил лошадь трактирщика ногою в бок. Лошадь дернула, и трактирщик, рассердившись, хлестнул ее. Через секунду он с такою силой затянул поводья, что она стала на дыбы.
— Святое небо! — воскликнул он, с изумлением глядя на клочок желтого атласа.
Его лицо побагровело, и рот разинулся до ушей.
— Что такое? — сказал я. — В чем дело, дуралей?
— В чем дело? О Боже!
Но Клон пришел в еще большее возбуждение. Увидев, что привлекло внимание его товарища, он издал какой-то ужасный нечленораздельный звук и, спрыгнув с лошади, бросился, как зверь, на драгоценный лоскуток.
Трактирщик не отставал от него. Через мгновение он тоже был на земле, устремив жадный взор на находку, и я уже думал, что они начнут драться. Несмотря на все соперничество, их пыл несколько поостыл, когда они увидели, что кусочек саше не содержал в себе ничего: камешек, к счастью, вывалился из него во время полета. Но смешно было смотреть, как они заметались во все стороны, ища дальнейших следов саше. Они разгребали землю, рвали траву, шарили повсюду, бегали взад и вперед, как собаки, потерявшие след, и, искоса поглядывая один на другого, каждый раз возвращались на первоначальное место. Соревнование их было так велико, что они ни на минуту не решались выпустить друг друга из виду.
Кудлатый парень и я сидели на своих лошадях и смотрели на них: он недоумевал, а я делал вид, что недоумеваю. Так как они бегали по дороге взад и вперед, то мы отступили немного в сторону, чтобы дать им больше простора; улучив минуту, когда все они смотрели в другую сторону, я бросил в кусты другой лоскуток. Кудлатый парень первый заметил его и отдал Клону. Так как мои спутники, очевидно, были далеки от всяких подозрений против меня, то я отважился сам заявить о находке третьего и последнего лоскутка. Впрочем, я не поднял его, но подозвал трактирщика, и тот бросился на лоскуток, как ястреб на цыпленка.
Они стали искать четвертый кусок саше, но, разумеется, напрасно. Убедившись, наконец, в безуспешности своих поисков, они принялись прилаживать найденные куски, причем ни один не решался выпустить своего куска из рук, и каждый с недоверием смотрел на соперника. Странно было видеть их в этой обширной долине, над которой вздымали свои белые вершины безмолвные снеговые горы, — странно было, говорю, видеть, как эти два человека — настоящие букашки среди исполинских горных громад, — неистово бегали друг около друга, скребли и оглядывали землю, точно петухи перед боем, и, совершенно забыв об окружающем мире, были поглощены тремя оранжевыми клочками материи, которых за пятьдесят шагов не было видно!
Наконец, трактирщик воскликнул с досадой:
— Я еду назад! Надо уведомить их об этом. Дайте мне эти куски, а сами поезжайте дальше с Антуаном. Так будет лучше всего!
Но Клон, размахивая обоими кусками материи, отрицательно покачал головой. Он был лишен способности речи, но его жестикуляция достаточно ясно показывала, что если кто-нибудь поедет назад сообщить об этой находке, то только он.
— Вздор! — сердито возразил трактирщик. — Нельзя же пустить с ним одного Антуана. Дайте сюда ваши куски.
Но Клон и слышать об этом не хотел. Он ни за что не соглашался уступить честь быть вестником, и я уже думал, что у них дело дойдет до драки. У них был, впрочем, еще один исход, — исход, очень близко затрагивающий мою судьбу, — и сначала один, а затем и другой оглянулись на меня. В этот момент мне грозила опасность, и я знал это. Моя хитрость могла обратиться против меня самого, и мои враги, чтобы выйти из затруднения, могли покончить со мною. Но я смотрел на них так спокойно и так смело выдержал их взгляд, а с другой стороны — местность была настолько открыта, что они тотчас оставили эту мысль. Они снова вступили в спор, еще более ожесточенный. Один схватился за ружье, другой — за пистолеты. Трактирщик ругался, немой издавал какое-то бормотание. Дело кончилось так, как я желал.
— Хорошо, — в таком случае мы оба поедем! — закричал трактирщик. — А Антуан пусть едет с ним дальше. Вы сами будете виноваты во всем. Отдайте ему ваши пистолеты.
Клон вынул один пистолет и отдал его кудластому парню.
— А другой! — нетерпеливо закричал трактирщик.
Но Клон, сердито усмехаясь, отрицательно покачал головой и указал на аркебузу.
Недолго думая, трактирщик выхватил у Клона второй пистолет и избежал его мщения только потому, что вместе с пистолетом отдал Антуану и свою аркебузу.
— Ну, — сказал он, обращаясь к Антуану, — вы можете ехать. Если мосье сделает попытку убежать или вернуться назад, стреляйте в него! Через четыре часа вы будете в Рока-Бланка. Там вы найдете наших, и ваше дело будет кончено.
Но Антуан, как видно, держался другого мнения. Он посмотрел на меня, затем на дикую тропинку, по которой нам предстояло ехать, и с громким проклятием заявил, что ни за что не поедет один.
Но трактирщик, нетерпеливо желавший поскорее вернуться в Кошфоре, отвел его в сторону и наконец убедил его ехать.
Антуан вернулся назад и угрюмо промолвил:
— Вперед, мосье!
Я пожал плечами, вонзил шпоры в бока своей лошади, и через минуту мы с Антуаном вдвоем ехали по горной тропинке. Раз или два я обернулся назад, чтобы посмотреть, что делают Клон и трактирщик, и убедился, что они продолжают стоять на дороге, горячо споря. Впрочем, мой спутник выразил такое недовольство моими движениями, что я снова пожал плечами и перестал оглядываться назад.
Как я трудился, чтобы привести в исполнение свой план; а теперь, странно сказать, добившись своего, я почувствовал разочарование. Я достиг равенства сил и избавился от самых опасных врагов, но зато Антуан, оставшись один, удвоил свою бдительность и подозрительность. Он ехал немного позади меня, положив ружье на луку седла и держа наготове свои пистолеты, и при малейшей моей остановке бормотал неизменно:
— Вперед, мосье!
Тон его при этом был не менее предостерегающим, чем палец, который тотчас клал на курок ружья. На таком расстоянии он не мог промахнуться, и мне ничего не оставалось, как покорно ехать вперед к Рока-Бланка… и своей судьбе!
