Может, знак какой?.. К примеру, что она ошиблась, что поспешила, что зима против…

Рэлико топнула ногой, досадуя на себя. Глупые мысли, тщетные! Ланеж ведь ясно сказал — иди. Спокойно, уверенно, глядя ей в глаза…

Снова стало мучительно холодно в груди.

Ланеж… Ушла с их поляны вместе с Рихардом, даже не попрощалась, не поблагодарила как следует за подарок…

А вдруг он все слышал? А вдруг недоволен ей, счел ее неблагодарной?..

Воспользовавшись тем, что молодой человек шел на полшага впереди, Рэлико оглянулась, попыталась высмотреть снежного бога среди деревьев, но Рихард вновь поскользнулся, и она поспешила его поддержать.

Глупости. Никаких знаков. Наверное, Рихард от волнения под ноги толком не смотрит, вот и результат…

На углу Пекарской он неожиданно остановился, быстро оглянулся — и, никого не увидев вокруг, порывисто привлек девушку к себе.

— Я так счастлив, Рэлико, что, боюсь, сейчас не подходящий момент для появления перед твоей семьей, — срывающимся, хриплым голосом пробормотал Рихард. — Я пытался немного успокоиться в дороге, взять себя в руки, но я пока не властен над собой. Я… вечером приду к вам, не сейчас. Можно?

Непривычно видеть его так близко…

— Конечно, — кивнула она, выдавив улыбку. — Мне сказать матушке?..

— Она все равно догадается, — улыбнулся Рихард чуть подрагивающими от волнения губами. — Увидит кольцо.

Ах да, и правда…

— Не подумала с непривычки, — честно призналась девушка. — До того странно — никак пока уразуметь не могу, в голове не укладывается… Но да, матушка, должно быть, весь последний час от одного окна к другому снует, ожидая новостей, непременно с порога же заметит…

Но ее словно не услышали.

Новое лихорадочное, крепкое объятие и сбивчивый шепот в самое ухо:

— Клянусь, я сделаю тебя очень счастливой, самой счастливой женщиной на свете, Рэлико!

Рихард отпустил ее и торопливым шагом направился прочь, поскользнувшись на повороте так, что Рэлико испугалась, как бы он не упал.

Проводив его взглядом, она медленно двинулась в другую сторону. Знакомый путь, знакомый до боли…

Но скоро в ее жизни все изменится. И, вероятно, в ней не будет места чудесам ее бога.

Вдруг порыв северного ветра взлохматил волосы, разметал на ее пути снег. И тихо шепнул в самое ухо голосом Ланежа:

— Я вернусь по весне, Рэлико.

И только теперь разлилась в душе горькая, терпкая радость.

— Спасибо, — только и смогла прошептать в ответ девушка.

Горло сдавили непролитые слезы.

Он вернется. Не покинет ее. Вернется!

А она всегда будет его ждать. Что бы ни произошло, что бы ни говорили, что бы ни советовали — ее бог всегда будет для нее на первом месте.

И Рэлико направилась домой, даже не замечая, что каждый ее шаг оставляет на обнажившейся мостовой тонкий, почти прозрачный инеистый след.

Ланеж тяжело смотрел вдаль, и его медленно заносило снегом, который он впервые не разгонял и не стряхивал. Ему даже хотелось слиться со стихией, вернуться в те времена, когда он был духом и не знал этих чувств, прогрызающих душу насквозь…

Встреча вышла даже более тяжелой, чем можно было предположить. С каждым ударом сердца все сложнее становилось изображать бесстрастность, все тяжелее делать вид, что он рад за нее и ничуть не возражает.

Он был даже рад оставить ее, когда явился смертный.

Притворяться оказалось мучительно больно.

«Все идет так, как должно идти», — как молитву, твердил снежный бог, не в силах смотреть на то, как Рэлико прильнула к другому. Он не Сньор, он подождет, он не пойдет по насквозь гнилому пути, способному завести только в бездну. Больно? Пусть. Зато никто никогда не скажет ему, что он испортил ей жизнь или что из-за него она бесследно развеялась прахом сожалений…

…Сам виноват. Танатос ведь не раз предупреждал, что связываться со смертными — себе дороже…

По крайней мере, дух ее крепнет. Сила зимних духов явно и не думала покидать Рэлико — как иначе она бы спасла этого своего Рихарда? И как бы его знак засиял сам собой, без прикосновения бога?

А это оставляло ему надежду — на то, что в день, когда Рэлико оставит мир живых, ее дух пробудится к новой и вечной жизни, яркой, морозной, счастливой… И тогда никто не отнимет ее у него.

Рэлико воистину могла бы стать душой сердцем зимы, ее сочувствием, состраданием, сопереживанием. Воплотить в себе все добро и красоту, которые может принести колючий снег. Вот чего миру не хватало все это время. Вот чего не хватало ему самому. Этой искренности, чистоты, этой способности смотреть на все широко раскрытыми глазами, способности удивлять и удивляться.

Он так долго ждал ее, подождет еще.

Если, конечно, он будет ей нужен после стольких лет. Если она не предпочтет уйти вместе с мужем и детьми в мир Танатоса.

Но даже если так — он не станет ее удерживать.

Всесильный мир, как же это, оказывается больно — отпустить!

Ланеж обернулся наконец и увидел, что Рэлико ушла. Впервые ушла от него сама, увлекаемая за руку другим.

Снова понурился, уже не зная, что чувствует. Боль, надежда, отчаяние, неприязнь, любовь… Какая адская круговерть!..

— Больно, Ланеж? — сочувственно спросила старуха Зима, непринужденно материализовавшись возле него.

Он тут же выпрямился.

— Правильно, Зима. Так — правильно, — хрипло поправил Ланеж.

Старуха оперлась на свою неизменную клюку. Значит, будет отчитывать… Но чего ради? Он верно поступил.

— Рвешь ей сердце, а она даже не понимает, отчего, — покачала головой старейшая.

— Она явно привязалась к этому смертному. П… полюбила его. С какой надеждой спрашивала разрешения… А того, что было, того, что связало нас, все равно не помнит. И не должна помнить.

— Но она может вспомнить, — вкрадчиво сообщила Зима. — Как считаешь, что она тебе тогда скажет? Учитывая, что ты только что сам толкнул ее в объятия этого смертного?

Ланеж стиснул челюсти.

— Если останется собой — поблагодарит, — сквозь зубы процедил он. — Как тогда, когда хотела умереть, а я не позволил. Я больше не стану влезать в ее жизнь и вам не позволю. Всему свой черед, Зима. Если я прав, и ей суждено стать одной из нас, то это непременно произойдет.

Сказал — а сам понурился, побледнел еще больше.

— Что ты себе придумал — про ее якобы любовь?! Не хочет твоя наликаэ замуж за этого смертного идти! — окончательно разошлась Зима. — А отчего — сама

не знает! Все твердит себе на одиноких прогулках, что это удачный поворот судьбы, что парень любит, что будет на руках носить… И все равно к тебе примчалась, едва замело! Сердце открыла, душу… А ты что? Даже не спросил толком, чего она сама хочет!

Укол ядовитого сомнения достиг цели, но Ланеж не позволил ему восторжествовать.

— Тебя мои дела не касаются, и мнения твоего я не просил. Я бог, я тот, кто видел полотно ее судьбы, и я принял решение, единственно правильное в данной ситуации — отпустить и более не вмешиваться, — резко бросил Ланеж. — А ты, о старейшая, лучше делом займись, а не языком трепи!

Зима покачала головой и исчезла, развеявшись малым бураном, оставив Ланежа одного в коконе крупных белых снежинок.

Снежный бог медленно моргнул, и из глаз на снег скатились два полупрозрачных льдистых кристалла.

Их тут же занесло.

Отчаяние может быть ослепительно белым.

Далеко за пределами великой пустоты, именуемой Космосом, в недрах первозданной тьмы, великий бог Сулу пристально наблюдал за двумя мягко ткущимися полотнами судеб. Одно — сияющее, холодное, словно усыпанное серебром, мягко стелющееся сквозь тысячелетия. Второе — пока короткое, но уже сложное, многогранное, завораживающее. Связанные тончайшей нитью, протянувшейся в пустоте, захватывающей все новые и новые узлы, безжалостно вплетающей их в судьбы друг друга. И вместе с богом за ними, утишив свои бесконечные преломления, наблюдал даже самый Хаос.