Я послушно ставлю одну ногу перед другой и иду. Я иду, пока мы не выходим на дорогу. К тому времени, как мы выходим на тропу, я словно немею. Я ничего не чувствую. Я словно где-то в стороне от себя самой. Шок. Реальность. Ужас. Все кончено. Наверное, именно это и происходит, когда ты долго живешь в страхе. Когда он исчезнет, у тебя просто не остается чувств.

Ноа сжимает мою руку так же, как сжимал ее последние два часа, но ни один из нас не произносит ни слова. Ужас прошлой недели снова и снова прокручивается в нашем сознании, мучая нас, заставляя страдать, напоминая нам, что пока мы спасались от этого ублюдка... но сможем ли когда-нибудь пережить это? Будет ли мучить меня осознание того, что я его убила? Сейчас я ничего не чувствую, но будет ли так всегда?

Автомобильные фары выныривают откуда-то спереди, вырывая нас из оцепенения, и мы замираем. На мгновение мне кажется, что тот, кто за рулем, не захочет останавливаться ради нас. Могу только представить, как мы выглядим. Почти голые, раненые, окровавленные и одичавшие. Однако машина замедляется и съезжает на обочину. Мои колени начинают дрожать, и я даже не уверена, что смогу сделать несколько шагов к машине.

Из автомобиля выходит пожилой мужчина, следом с другой стороны выбирается его жена. Я боюсь, что они разглядят нас и испугаются, но ошибаюсь. Пожилой мужчина щурится, а затем его рот удивленно приоткрывается.

— Это... Мэгги, это они.

Они.

Они нас знают?

— О, Боже мой, — выдыхает Мэгги, подбегая и без колебаний обхватывая руками меня за плечи. Ей все равно, что я окровавленная или полуголая. — Это они. Они живы. Питер, достань одеяло из багажника. Быстрее. Они замерзли.

— В-вы знаете, кто мы такие? — хриплю я.

Это мой голос? Это не похоже на мой голос.

— Конечно, дорогая. Твое лицо было во всех новостях в течение недели.

Правда?

Тогда почему нас никто не нашел?

Я ругаю себя за эту мысль. Я не знаю, где мы находимся. Не знаю, как далеко мы от Орландо. Как кто-то мог знать, где мы? Я сжимаю руку Ноа, но он не сжимает ее в ответ. Неужели он сдался? Я сдалась? Мы когда-нибудь переживем это?

— Лара, правильно? — спрашивает Мэгги, пока Питер достает одеяло из багажника.

— Да, — хриплю я.

Она смотрит на Ноа.

— И Ноа.

Он кивает. Молча.

— Я не собираюсь расспрашивать, что случилось с вами обоими, потому что это не мое дело, я просто отвезу вас в больницу. Давайте, залезайте в машину, а я дам вам одеяло. Вы, должно быть, замерзли.

Я не знаю, замерзла ли я; честно говоря, я не знаю, что чувствую. Мое тело не воспринимает боль, не воспринимает ощущения. Оно просто мертво. Онемело. Сломалось.

Ноа тащит меня к машине, и мы садимся внутрь. Тепло обогревателя щекочет мое лицо, и я закрываю глаза. До этой самой секунды я не осознавала, насколько замерзла. Ноа садится рядом со мной, и Мэгги наклоняется, протягивая нам одеяло. Я беру его, проводя пальцами по мягким краям. Еще несколько дней назад я бы не заметила, какое оно мягкое, но теперь это все, о чем я могу думать.

Я укрываюсь до подбородка и начинаю дрожать, хотя мне тепло.

Ноа делает то же самое.

Мэгги и Питер садятся в машину, и она говорит ему ехать в ближайшую больницу.

— К-к-как далеко мы от Орландо? — спрашиваю я хриплым голосом.

— Где-то в часе пути, дорогая.

Всего час? Один жалкий час?

Я закрываю глаза. Ноа отпустил мою руку, и я хочу вернуть это прикосновение обратно, я хочу, чтобы он держал меня и никогда не отпускал, но он закрывается, и я не виню его. Мы пережили ад, и все это время мы боролись, чтобы выбраться. Теперь, когда все кончено, я не чувствую себя счастливой. Нет ни облегчения, ни успокоения, вообще ничего.

Мы свободны, живы и в безопасности.

Но это не кажется нормальным.

Мэгги задает нам какие-то вопросы, пока мы едем, но отвечаю только я. Ноа молчит. В конце концов наступает молчание, и мы просто едем. Я чувствую вонь и только сейчас понимаю, что от наших тел исходит сильный запах.

Кровь, пот, дни без ванны и смерть. Так много смерти. Я закрываю глаза и прерывисто вздыхаю. Я не готова к этому. Мне следует, но это не так.

Вопросы.

Паникующие семьи.

Нормальная жизнь.

Машина замедляет ход, и я понимаю, что мы уже у больницы. Я не заметила никаких огней; я даже не слышала машин вокруг нас. Я словно отключилась. Так далеко ушла в свой мир, что даже не поняла, что мы вернулись к цивилизации. Паника охватывает меня, когда я смотрю в окно, где Мэгги зовет медиков, размахивая руками. Ей навстречу выходит медсестра, и Мэгги о чем-то быстро ей рассказывает.

О нас, разумеется.

Медсестра кивает, бросается обратно внутрь и скоро выходит с двумя инвалидными колясками. Наступает тишина. Через несколько секунд она откроет дверь, и нас оглушат вопросами и проблемами, иглами и врачами. Я делаю еще один прерывистый вдох и смотрю на Ноа. Он смотрит прямо перед собой. Мое сердце наполняется болью. Я не успеваю ничего сказать, потому что дверь распахивается, и в машину заглядывает молодая белокурая медсестра.

Она бросает на нас взгляд, и ее глаза округляются.

— О, Господи!

Хороший итог.

— Меня зовут Джилл. Я помогу вам выйти из машины, хорошо? У вас что-то сломано?

Я отрицательно качаю головой.

— А у него?

Я снова качаю головой.

— Ладно, очень осторожно выбирайтесь. Лара, не так ли?

Она тоже смотрит новости?

Я вылезаю из машины, игнорируя ее вопрос. Медсестра берет меня за руку и усаживает в инвалидное кресло. Ногам холодно, но другая медсестра быстро бросается вперед и протягивает мне теплое одеяло. Я укрываюсь до подбородка и смотрю, как из машины выбирается Ноа. Ему тоже дают одеяло. Потом нас вкатывают внутрь.

Я оглядываюсь через плечо и улыбаюсь Мэгги.

Она плачет.

Но я не знаю почему.

Я просыпаюсь от звуков громких голосов.

Медсестры переговариваются друг с другом, звуки мужских криков эхом разносятся по коридорам.

Знакомых мужских криков.

Я сажусь, протирая глаза, заставляя себя подняться с кровати. Мы с Ноа провели здесь ночь, но я еще не видела его. Как только мы прибыли, нас тут же увезли в разные стороны для диагностики и опроса. Я беспокоюсь о нем.

Мои ноги касаются холодного пола, и несколько секунд я пытаюсь обрести равновесие. Капельницу уже сняли, так что эту ужасную вещь с собой таскать не приходится.

— Пожалуйста, сэр, успокойтесь! — кричит медсестра.

— Отвали от меня нахер!

Ноа.

Это Ноа.

Мое сердце колотится, и я бросаюсь к двери.

— Если вы не успокоитесь, нам придется вас связать.

— Отпусти меня!

Я ускоряю шаг, бегу по коридору на подкашивающихся ногах навстречу полному муки голосу моей любви. Добираюсь до палаты, в которой туда-сюда бегают медсестры, и вхожу.

— Лара, тебе нельзя здесь находиться, это опасно, — говорит молодая медсестра, хватая меня за руку.

Я пристально смотрю на нее.

— Вы понятия не имеете, что с ним. Дайте мне пройти.

— Я не позволю... — начинает она, но я выдергиваю руку так резко, что она едва не падает, и иду вперед.

Два врача или медсестры, я не знаю, кто именно, держат Ноа за руки. Один наклоняется, чтобы воткнуть иглу ему в шею.

— Стойте! — кричу я.

— Мисс, вы должны уйти, — рявкает доктор.

— Нет. Стойте. Он просто напуган. Вы делаете только хуже.

Ноа откидывает голову назад и кричит, пот стекает по его лицу. Я нужна ему. Меня не было рядом с ним, когда я была нужна ему в тот последний раз, но сейчас я здесь, и я не отступлю.

— Отпустите его, — говорю я двум мужчинам, которые удерживают его.

— Кто-нибудь, уберите ее отсюда! — рычит один из них.

Я игнорирую их, забираясь на кровать к Ноа. Его ноги дергаются, но мой вес удерживает их.

— Мисс, встаньте с кровати!

Я добираюсь до его лица, обхватываю его руками.