Ноа ковыляет вокруг, осматривая пространство сантиметр за сантиметром.

— Глянь-ка, — говорит он, подбадривая меня.

Прихрамывая я иду вперед и заглядываю внутрь. Ноа указывает на более глубокую часть пещеры, откуда идет вглубь горы ход. Кажется, пещера большая.

— Как ты думаешь, она большая? — спрашиваю я, вглядываясь в темноту.

— Не знаю, несколько километров. Не могу сказать. Она может быть совсем неглубокой, но может идти через всю гору.

— По-твоему, он знает об этом месте?

— Ну, мы ушли с его тропы, так что все может быть. Мы узнаем только, если он появится. Но, если честно, эта пещера выглядит нетронутой. Попасть сюда было непросто, к тому же, снаружи ее совсем не видно.

— Как думаешь, он вообще отважился зайти так далеко в ручей?

— Трудно сказать, но, учитывая, как далеко мы ушли от цели, думаю, что мы находимся в одной из слепых зон. Возможно, мы смогли найти безопасное место.

Надежда взрывается в моей груди, но я изо всех сил стараюсь не цепляться за нее. Если у нас есть безопасное место... это будет означать все.

— Может, пройдем дальше?

Несколько минут он смотрит в темноту, потом снова поворачивается ко мне.

— Пока нет. Там нет света, и это может быть опасно. Мы зашли так далеко не для того, чтобы упасть и умереть.

— Ну, — говорю я, — я счастлива, что у нас теперь есть безопасное место.

— Не уверен, что так и есть, но я надеюсь.

— Я тоже, — признаюсь я.

— Нам нужно обсохнуть и высушить раны. Разденемся, чтобы высушить одежду?

Я моргаю.

— Ты соблазняешь меня или…

Он ухмыляется.

— Господи, женщина. Нет. Это для выживания.

— Конечно, — бормочу я.

— Ладно, тогда сиди в мокрой одежде.

— У меня есть нижнее белье, — указываю я. — Я останусь в нем.

Ноа качает головой и снимает все, что на нем надето, вплоть до боксеров. Разматывает повязку, и теперь я ясно вижу рану. Она хорошо промыта водой. Это большая, зияющая дыра. Рана на его груди такая чистая, что я едва ее вижу, но она там, и кожа шелушится по обе стороны от нее. Я отворачиваюсь, мне больно на это смотреть. Я раздеваюсь до нижнего белья и протягиваю Ноа свою одежду.

— Хочу посмотреть, можно ли найти место, чтобы высушить одежду, не выходя на другую сторону.

Я киваю, прижимаясь спиной к прохладному камню. Мои веки тяжелые, тело устало. В животе урчит, и я хочу пить, хотя только что провела несколько часов в воде. Я ковыляю вперед, двигаясь к естественному свету, падающему внутрь. Солнце освещает меня, и я сажусь прямо под ним, чувствуя его тепло на своей коже и вздыхая от блаженства.

— Прости, что прерываю, — говорит Ноа, останавливаясь передо мной. — Но это единственное место, где есть солнце.

Мне хочется закричать и вырвать себе глаза, но вместо этого я отступаю и позволяю ему разложить одежду.

— Думаешь, дневного света хватит, чтобы высушить одежду?

Он пожимает плечами.

— Не знаю, но надеюсь. Как твоя нога?

Я вытягиваю ее перед собой, и она пульсирует.

— Ужасно больно, — признаюсь я. — Твоя?

— То же самое, — признается он, садясь рядом со мной. Здесь теплее, и, хоть солнце не падает прямо на меня, я решаю оставаться поближе к свету.

Вздохнув, я опускаю голову на руки. Мои волосы падают на них; они спутаны, сплетены в колтуны. Ноа протягивает руку, обнимает меня за плечи и притягивает ближе.

— Ты голодна?

Я киваю.

— Я видел дикие сливы у водопада, — говорит он. — Я могу сходить за ними.

— Еще минутку, — бормочу я, поворачиваясь и прижимаясь лицом к его груди. Ноа теплый, он знакомо пахнет, и это мне сейчас нужно больше всего. Немного тепла.

Он обнимает меня, пальцами расчесывая мои волосы, распутывает их, как может. Мы не двигаемся, просто сидим так, кажется, целую вечность, в объятиях друг друга, даря друг другу единственное утешение, которое у нас есть.

— Давай есть, пить и отдыхать, пока есть возможность. Будем делать это по очереди. Сначала спишь ты, а я понаблюдаю, потом наоборот.

— Хорошо, — говорю я слабым и усталым голосом.

— Хорошо, детка.

Ноа отпускает меня, и я сразу же скучаю по его теплу. Он выходит на улицу и вскоре возвращается горстью диких слив. Садится рядом со мной, протягивает мне одну. Я беру ее и съедаю, потом еще. Затем мы пьем из ручья.

— Спи, милая, — бормочет он, глядя на меня сверху вниз. — Я тебя постерегу.

Я не спорю.

У меня нет сил.

Просто ложусь на теплый камень и закрываю глаза.

Я молюсь, чтобы хотя бы на несколько часов нам был дарован покой.

Я просыпаюсь от прикосновения к своей щеке и тихого голоса Ноа.

— Лара.

Я шевелюсь, спина болит от лежания на камне. Мне требуется несколько минут, чтобы открыть глаза, и, сделав это, я замечаю, что в пещере все еще довольно светло. Наверное, уже за полдень, но еще не вечер. Должно быть, я спала недолго.

— Что? — шепчу я, застонав от движения.

— Он там.

Я замираю. Два слова. Разве не смешно, что всего два слова могут так на тебя воздействовать? За долю секунды я перехожу от расслабленности к полному ужасу. Я устала от страха. Устала жить с этим постоянно давящим на грудь грузом.

— Что? — шепчу я, горло сжимается.

— Я слышал звук мотоцикла минут пять назад. А потом он затих.

— Как ты думаешь, он знает, что мы здесь? О, Боже, Ноа. Мы не можем выбраться. Это была глупая, глупая идея...

— Эй, — тихо рычит Ноа, опускаясь на колени. — Мы ничего не знаем. Просто помолчи. Не двигайся. Молчи.

Я смотрю на водопад, который грохочет над входом в нашу маленькую пещеру. Я слышу отчетливые звуки чьего-то движения рядом с водой, возможно, даже в воде. Все мое тело напрягается, когда луч фонарика пронзает водопад, кажется, что он замирает там слишком надолго. Я закрываю глаза, задерживаю дыхание, и в течение нескольких мучительных секунд просто не могу чувствовать ничего, кроме чистого, примитивного ужаса.

Я словно онемела от макушки до кончиков пальцев ног. Я как будто готова взорваться — и я почти этого хочу. Я больше никогда не хочу ощущать нечто подобное. Не могу даже вздохнуть. Я просто сижу в объятиях Ноа, зажмурившись, и молюсь, просто молюсь, чтобы кто-нибудь наверху услышал меня. Пожалуйста, не дай ему найти нас здесь.

Кажется, что проходят часы, но на самом деле всего лишь пара минут. От звука двигателя мотоцикла я вздрагиваю. Открываю глаза и слушаю, как он уезжает прочь. Вот так. Уезжай. Мы с Ноа не двигаемся целых пять минут, просто сидим там, настороже, надеясь, что это не ловушка.

Но он не возвращается.

— Он не знает, что мы здесь, — говорит Ноа хриплым голосом.

Я молча плачу.

Я надеялась на это. Облегчение, не похожее ни на что, что я когда-либо чувствовала в своей жизни, омывает меня, и я буквально падаю в объятия Ноа, обнимая его, прижимаясь щекой к его груди.

— У нас есть безопасное место, — шепчу я ему на ухо.

— Пока да.

— Пока? — спрашиваю я, поднимая голову и глядя на него.

— Если он не найдет нас через несколько дней, то впадет в отчаяние. Возможно, снова включит камеры. И я не уверен, что у нас есть время. Мы не можем так долго обходиться без медицинской помощи.

Вот оно, облегчение. Пропадает, как будто его никогда и не было.

— Так что же нам делать?

— Мы останемся здесь так долго, как сможем, сделаем оружие, придумаем план. Мы должны покончить с ним. Это единственный способ выбраться отсюда.

— Это значит, что в конечном счете мы будем играть в его игру.

Ноа смотрит на меня с суровым выражением лица.

— Рано или поздно он нас найдет. Мы не можем прятаться здесь вечно. Чтобы покончить с этим, мы должны встретиться с ним лицом к лицу.

— Мы уже пробовали, Ноа, — тихо говорю я. — Без настоящего оружия мы ему не противники.

— Нам не нужно оружие, чтобы справиться с ним, нам просто нужен правильный план. Он один. Нас двое.