Ноа находит прямую палку и, сполоснув ее в ручье, фиксирует мою ногу. Я пытаюсь не смотреть на маленькую круглую дырку в ноге, но больше переживаю о том, что туда может попасть инфекция. Я ничего не смогу с этим поделать, так что стараюсь просто не думать. Это тяжело, учитывая, что боль расходится по ноге при каждом шаге.

— У тебя осталось оружие? — спрашивает Ноа, протягивая мне воду. При этом взглядом постоянно осматривает деревья.

— Да.

— Не думаю, что снова полезу на деревья. Даже если бы ты не была ранена. Этот ублюдок точно знал, где мы.

Я ерзаю на бревне, делая большой глоток воды, и обдумываю то, что он сказал.

— Да, — отвечаю я. — Как ты думаешь, откуда он это знал?

— Я что-то пропустил.

— У него повсюду камеры. Может, они на деревьях.

— Нет, — говорит Ноа, переминаясь с ноги на ногу. — Нет, так высоко он их не поднял бы.

— Ну а если поднял?

— Возможность есть, но мне это кажется слишком трудным. Я подумаю. А сейчас нам нужно решить, что мы будем делать, когда он придет снова.

— Спрячемся? Убежим? Будем драться?

Ноа стискивает зубы и устало проводит рукой по волосам.

— Я не знаю, черт возьми.

Мое сердце колотится от знакомого чувства страха и отчаяния. Мы оба знаем, что он вернется. Не знаем когда, но это может быть через мгновение... или через час. Но он вернется. И у него есть возможность найти нас. Он способен причинить нам боль. Заставить нас страдать еще больше. Пара таких ранений, и у нас может не остаться сил для борьбы.

Я думаю. Должен быть способ найти какое-то укрытие. Я вспоминаю все, что видела вокруг, но тут только деревья и ручей.

Ручей.

Боже, как я пропустила ручей? Ручьи часто текут в большие водоемы. Они не появляются сами. Я встаю, подхожу к Ноа и шепчу ему на ухо:

— Ручей.

— А что с ним?

— Ну, он наверняка куда-то течет, да? Мы никогда не шли по течению, но, может, стоит. Может, он приведет нас к водопаду. Если мы пойдем по воде, а не рядом, ему будет гораздо труднее нас поймать — он рассчитывал, что мы не сможем сойти с тропы, но я не думаю, что он думал о ручье. Ему придется слезть с мотоцикла, и у нас будет преимущество.

Ноа откидывает голову назад, встречается со мной взглядом и кивает.

— Да, ты права, но это может оказаться пустой затеей.

— Это единственная часть леса, помимо тропы, где мы сможем двигаться более-менее свободно. Тут нет зарослей.

— Ты права. Стоит рискнуть, чтобы узнать.

— Тогда идем.

Его дыхание щекочет мое ухо, когда он наклоняется.

— Тебе будет труднее двигаться по воде.

Я пожимаю плечами.

— Или так, или я погибну, Ноа. Я не хочу умирать.

Ноа отстраняется, приподняв брови.

— Кто ты и что сделала с Ларой?

Я слабо улыбаюсь ему.

— Лара не хочет умирать сегодня.

Он обхватывает мое лицо ладонями.

— Я не позволю тебе умереть.

Мое сердце колотится, и мы так долго смотрим друг другу в глаза, что я уверена — вот-вот он наклонится и поцелует меня. Воздух становится густым, вокруг повисает напряжение. Я сглатываю комок в горле и шепчу:

— Тогда вперед.

— Идем, — соглашается Ноа, его голос напряжен.

Мы снова наполняем кокосы и засовываем копья за пояса джинсов. Забредаем в ручей и идем по нему. Ноа прав: это намного тяжелее, чем я сначала думала, и каждый шаг причиняет боль моей ноге. Но и я была права: чем дальше вниз по течению, тем глубже. И когда мы забираемся глубже, поток омывает мою рану, онемевшую от холодной воды.

— Ты в порядке? — спрашивает Ноа после часа молчания.

— Мне не больно. Кажется, от воды стало легче.

— Лучше бы не держать рану в воде, — бормочет он.

— Да, но разве у нас есть выбор?

Он сердито рычит и дальше продолжает идти молча.

Мы углубляемся в лес. Деревья окаймляют ручей, они тесно прижаты друг к другу, но в воде их нет. Некоторые стволы повалены. Приходится пробираться через них, но это намного лучше, чем идти пешком по тропе, сделанной специально, чтобы охотиться на нас.

— Это была хорошая идея, — ворчит Ноа, пробираясь по ручью. — Но, черт возьми, это тяжело.

— Ты это мне говоришь? — напряженно спрашиваю я, заставляя свои ноги сделать еще один шаг.

— Расскажи мне что-нибудь, отвлеки меня от этого ужаса.

— Что ты хочешь услышать? — спрашиваю я, кряхтя от усилия, когда ручей становится еще глубже.

— Понятия не имею. Что угодно. Расскажи о своем любимом воспоминании из детства. О чем-то, чего я не знаю.

Странный вопрос, но если он хоть на секунду отвлечет нас, я попробую.

— Мама подарила мне щенка, когда мне было пять. Он был просто урод. Я даже не могу описать насколько. Она взяла его из приюта, но он был похож на какую-то инопланетную собаку. Тощий, с залысинами, с большими выпученными глазами и кривыми зубами. Но мне понравился. Я так долго хотела щенка, что просто не понимала, насколько он отвратителен, пока чуть не подросла и не стала с ним гулять. Люди просто тыкали в нас пальцами.

Ноа смеется.

Я тоже.

— В общем, однажды я выгуливала Свинку...

— Подожди, Свинка? — Ноа останавливается и в ужасе смотрит на меня.

Я ухмыляюсь.

— Ага, Свинка. Я знаю, это ужасно. Но теперь, когда оглядываюсь назад, мне кажется, что так и должно было быть. Понятия не имею, как я придумала для нее имя.

Ноа фыркает и идет вперед.

— В общем, я гуляла с собакой по улице, когда какая-то старуха остановила меня и сказала, что моя собака — самое уродливое существо, которое она когда-либо видела. Я была так расстроена, так растеряна. Я любила Свинку. Поэтому я сказала ей, что если она хочет увидеть по-настоящему уродливую собаку, ей стоит посмотреть в зеркало.

Ноа заливается смехом.

— Она схватила меня за руку и потащила домой. Она сказала моей маме, что я ей нагрубила, и прочла лекцию о том, какая я ужасная девочки и как грубо себя вела. Знаешь, что сказала ей мама?

— Не уверен, что хочу узнать.

Я улыбаюсь воспоминаниям.

— Она сказала: «Моя дочь умеет видеть красоту, а вот вы, похоже, сегодня просто не в настроении. Так что не нужно винить ее за то, что она видит то, чего не в состоянии увидеть вы».

Ноа хмыкает.

— Боже, теперь я понимаю, откуда ты это взяла.

— Та женщина так рассердилась, что просто убежала. С тех пор каждый раз, когда видела, как я выгуливаю Свинку, она отворачивалась и фыркала, но я всегда махала ей рукой и здоровалась.

Ноа смеется.

— Я скучаю по той Ларе.

Это похоже на удар в живот, и я поворачиваюсь к нему, шепча:

— Та Лара убила свою бабушку.

— Лара, — тихо говорит он.

— Та Лара разрушила мою жизнь.

— Та Лара не разрушила твою жизнь. Ты перешла от одной крайности к другой, вместо того, чтобы найти баланс. Ты была такой бойкой, а теперь совсем другая. Ты позволила той Ларе полностью исчезнуть, хотя должна была сохранить хотя бы часть ее. Это она и делала тебя такой, какая ты есть.

Как бы он ни был прав — а я знаю, что он прав, — эти слова причиняют мне боль. Непостижимую боль.

— А что, если я никогда больше не буду такой, какой была та Лара? — спрашиваю я немного обиженно.

Ноа снова останавливается и поворачивается, глядя мне в глаза.

— Ты не должна быть такой, как та Лара. Но ты не можешь быть и оболочкой человека, которым когда-то была.

Я вздрагиваю.

— Ох.

— Я не это имел в виду.

— Разве? — спрашиваю я, отвожу от него взгляд и прохожу мимо.

— Лара, — рычит Ноа, следуя за мной. — Я не хотел.

— Но это так и есть. Мы попали в эту переделку, потому что я теперь слабая и сломленная, и этот псих подумал, что было бы здорово сломать меня совсем. Ты уже несколько раз сказал о том, какая я слабая теперь. Ясное дело, ты бы предпочел, чтобы я снова была той Ларой — бойкой, умной. Но, знаешь, я не могу быть ею. Ты видел, через что я прошла, когда умерла Ба, Ноа. Я не потеряю человека, которого люблю, из-за своей самонадеянности, только не снова. Ба предупреждала меня, и самое меньшее, что я могу сделать, чтобы почтить ее память, это последовать ее совету и не быть такой.