1996–2000 «Сон мне: тракт малоезжий, протяжен и дик…» Сон мне: тракт малоезжий, протяжен и дик. Песню вою на долгий – на Русский – салтык. На распутьях кричу, сам себе печенег: – Есть ли во поле жив хоть один человек?! Как живёшь без креста да без веры отцов? – Лишь глазницы пустые, провал их свинцов. – Лишь пустые глаза у живых мертвецов. – Лишь молчанье в ответ. Этот мир – не жилец. Вот и сказочке нашей приходит конец. Ах, во снах зелена, изумрудна трава! Как шелка мурава! А проснёшься – мертва. А очнёшься, – похмельно болит голова, опоённая ложью… 1985
Часу в шестом Надоело. Надоело. Я сегодня пью вглухую. Я сегодня, грешным делом, в одиночестве тоскую. Хоть бы кто зашёл однажды, — хоть Алёшка, граф продажный, хоть каприйский буревестник, хоть братан их, Ванька Каин, хоть из нынешних балбесов, хоть поганый мент, хоть каждый мимошляющий татарин… Всё равно. Подымем вместе за Отечество – без бесов, за Россию – без окраин! 1987 «…Две рюмки – похмелье, вареньице к чаю…» …Две рюмки – похмелье, вареньице к чаю. В домашнем застенке на лире бряцаю. Осенний мотив навязался с утра: – Мы вольные птицы! Пора, брат, пора… 1988 «Всё о печали, друг мой, о печали…» Всё о печали, друг мой, о печали… Поговорим с тобою до утра. (Ты не заметила, как нынче странно стали темнее дни, яснее вечера? — Об эту пору вечной Дикой Степью к орде поганых шла святая рать…) Вино откроем и свечу затеплим. Не засыпай, ещё не время спать. Будь милосердна. Мне в такие ночи, когда лежишь измученный, без сна, приходят мысли тёмные – и точат. И страшен крест молчащего окна. И страшен мрак, таящийся повсюду. Как вспомнишь, – многая текла вода, а мертвецы не встали никогда, и не дождаться Воскресенья чуда. Как вспомнишь, сколько их ушло тогда, где так и жили, – с верой, но без Бога, где жизни запрессованы в года, а кости запрессованы в дорогах, в дорогах, уходящих на восток такой огромной выстраданной ложью, что в поезде «Москва – Владивосток» зайдётся сердце непонятной дрожью[1]. Умытый кровью, в чарованье навьем, лежит простор – века веков! – страны. Безумьем дедов и отцов бесславьем мы от зачатья нашего больны. 1987 «…Осень. Осели осы на перекрестье оконном…» …Осень. Осели осы на перекрестье оконном. Гроздьев красным-красно. Грузен жёлтый закат. Из дому выйдешь – осень. Льнут к ладони со звоном лисые лица листьев, ластятся – и летят. Осень. Земные оси к небесным легли положе. Мёрзнет звёздная россыпь. В изморози водосток. К ночи острее воздух. Поздний спешит прохожий. В гулком проулке глохнет подкованный каблучок… 1983 «Меня в бессоннице настиг…» Меня в бессоннице настиг один случайный миг видений: созвучен мне чужой язык, близки чужих преданий тени. И – нелюбимое дитя — в изгнанье дальнем и сладимом, земле оставленной не мстя, живёшь не пасынком, но сыном. И забываешь сушь, и зной, и муку зим, и снег степной. …И понял я, — под чуждым небом нам не найти чернее хлеба и горше горького вина — неволи, выпитой до дна, познав свободу неземную, а на земле и воли нет. Лишь на Руси единой свет. 1985 «…И не о тех…» …И не о тех, т е п е р ь забывших род свой Но – в одиночестве, как в странном сне, вдруг ощутив знобящий знак сиротства — во тьме ночной чредой явились мне: и давний снег, багрённый Русской кровью, и тени жён, познавших муку вдовью (их долгий бабий крик до немоты), и скорбных кладбищ Русские кресты, там, на чужбине, – имена простые фамилий славных, кость и кровь России. (Т в о е й России, Господи, – прости чужбину им, умершим и убитым.) …Не мне ли знать, ч т о д н ё м, д л я н а с с о к р ы т ы м, нас всех Владыка призовёт, и примет, и души наши благодатью летней в последней правде и в любви последней соединит; и враг врага обнимет, и цвет знамён в один сольётся цвет? — Но плачу я, и горше плача нет, когда ночами сны мне снятся злые, — как навсегда уходят корабли, как сохнут слёзы ясных глаз России, рассеянные по лицу земли… 1986 Двадцатипятилетие Шалавой ночью выйду в город. Фонарной строчкою пропорот пространства тёмного кусок, и тьма – опасная, как ворог — забилась в каждый уголок. А мне нужда подбить итог, прожитых лет учесть сознанье и загадать ухода срок. Нагим пришёл я в вечер ранний, пришёл без имени и званья в морозный мир, в январский сад. Я стал богаче полузнаньем, я невесёлый прячу взгляд. Мне отлюбилось время клятв, мне ближе мир, где жить свободней, где сад – просвечен и костляв. Бреду в тоске иногородней. Пообочь в беленькой исподней берёзка жмётся у ларька, — не одинок я в час Господний! И ночь беззвёздная легка, когда мигнут издалека глаза собачьи в подворотне, как два бессонных светлячка… вернутьсяЦитата из стихотворения Эвелины Ракитской. – Здесь и далее примеч. ред. |
