Го л о с А в т о р а з а с ц е н о й Басинский ждёт уж рифмы ж-а?! На, на, прожуй её скорей! П р и я т е л ь Н е у м н о в Но ты б нам мог сказать о многом! К примеру, не чураясь слова, александрийским вечным слогом воспеть реформы Горбачёва! К тому же нам дана свобода о нашем будущем мечтать! Твой долг – избранников народа в делах их словом поддержать! П и с а т е л ь (неожиданно злобно)
И они нам придумают новый Тайшет, и другую дадут Колыму, и – ссылаясь на старый афганский сюжет — роты мальчиков наших, не видевших свет, отошлют на закланье во тьму! (Успокаиваясь.) Распутная, растерзанная плоть… Как в сне дурном, весь век живём, и глушим тоску вином, и пропадаем в нём, и губим чистоту сердец и души. Что им земля, что мир, когда одни остались страсти – блуда и наживы? Не говори: мы велики! мы живы! — ты мёртвый червь, пока живут они. (Спокойно.) Да и куда нести творенье? Крепка стена, не хватит сил… П р и я т е л ь У м н о в Не продаётся вдохновенье, да кто бы рукопись купил? П р и я т е л ь Н е у м н о в Лорд Байрон был того же мненья! Чухонцев то же говорил! П и с а т е л ь Тьфу! Всё слова, слова, слова… Го л о с А в т о р а з а с ц е н о й Мораль сей сцены такова: От беса – власть, от беса и строка про эту власть, — и набесившись всласть, поехал автор водку пить. Пока? 1988–1989; из цикла «Растерянность» Ладога Серебряный ковш в белопенном вине — Озёрная чайка в прибрежной волне. Рыбацкие лодьи несут паруса. …Здесь Русь поднималась, раздвинув леса. На княженье Рюрик тобой проходил. Рождалась держава, исполнившись сил. И волею Божьей осталась жива: Увязла в болотах твоих татарва. Твой берег не слышал поганых язык, И Русь сохранила свой ангельский лик. Три века назад, а как будто вчера, Здесь крепла железная воля Петра. Мужала держава в границах своих, Народы и страны собой потеснив. В наследство мне память блистательных лет. …И женщины узкий, мучительный след. 1984 «…А как нелюдь копытом прошла по стране…» …А как нелюдь копытом прошла по стране, а как нехристь людей испытала в огне, — то не молвит язык, защемлённый зубами. Это стылое время уснуло во мне, это снится мне время в предутреннем сне, это время тревожит бессонную память. …Слышишь слово людское – да звуки не те. Помнишь новые гимны словами другими. Глянешь – бронзовый идол парит в пустоте, оплетая пространство глазами пустыми. И пространство молчит в ледяной темноте. Нам, – оставшимся здесь, – в непроглядной дали, в забытьи поминать (это люди иль тени?): в эскадронах рассеянных, в крымской пыли, д о к а т и в ш и с ь д о к р а е ш к а Р у с с к о й з е м л и, припадают к земле, преклоняя колени. Нам – своих дорогих мертвецов хоронить, нам – в стенах одичалых не чувствовать дома, — как нам ёжиться, корчиться как нам и выть в рукавицах наркомов… 1986 Голоса во снах …Осенью поздней заглохший сад страшен в сезон дождей. Мёртвые листья с дерев летят, души убитых детей летят, вытравленных детей. Гонит их, кружит их, конь их — б л е д. Ветер сечёт их раняще. Нет им покоя, спасенья нет, нет на земле пристанища. …В моём одиночестве, в моём тупике, в комнатке занавешенной за полночь глухо скрипит паркет, — бродит вдовой помешанной тень моя, тело своё потеряв, — ухом в ладонь длиной слушает, стоя столбом в дверях, шеей застыв надломленной… …Сам ты поступкам своим судья. Грустно заблудшая жизнь твоя кругом земным проносится. Поздние гости кружат во мгле, мёртвое нечто лежит в земле, Богом не скоро спросится… 1984 «Засиделся над книгой…» Засиделся над книгой… Светает. Пора выходить из волшебного сада. Огляделся с утра: ни кола ни двора, ни жены, ни добра. И — не надо. 1998
Родина В отчем дому, где мы жили богато, в голых стропилах гуляют ветра, — это, родная, законная плата… Что ж ты с собой сотворила когда-то, — правды ль пытала? палат ли из злата? что ж ты искала добра от добра? Вольно же было вам, баричам Русским, ложною мыслью пленившись, блистать, слушать цыганок да девок французских, вечное хаять – и бурю скликать! Вот и пришла. Над разверстою бездной в ужасе стынет разграбленный край. Кто наследил тут пятою железной? Чудо ли Юдо? Бату? Иль Мамай? Сколько их было? Да разве упомнишь! — В нашей беде и беспамятство дар. Кто они были? И памятью тонешь в лица безумные новых татар: хлоп перемётный и жид из Варшавы, беглый абрек и германский шпион — каждый искал не поживы, так славы в серое утро твоих похорон. …Нам ещё долго замаливать, каяться, горькую пить и учиться уму. Долго ещё нам юродствовать, маяться — всем! – в разворованном отчем дому. |
