1987 «Сколько зим, сколько лет и который уж год…» Сколько зим, сколько лет и который уж год без креста, без звезды по могилам… И всё полнится список калек и сирот. Что в тебе бесновалось, незлобивый род, что вело тебя веком постылым? Ах ты, горькое горе, людишки-людьё, Русь моя, пьянь, да рвань, да тоска, да тоска без предела. Помрачась, отдала на закланье в жидьё его белое Царское тело. И для горстки ушедших в поход Ледяной чёрный саван в приданое шила, и, утративши веру, глядела с мольбой, как во мглистых степях над казачьей рекой ищет смерть в искупленье Корнилов. Мы прекрасной земли уберечь от врага не смогли, тёмен край наш и дик, запустел Богородицы дом, — только как мы с ума не сошли, только как мы с ума не сойдём, видя смертные корчи единственной этой земли! И одно нам осталось: хранить наш великий язык, чтобы дальний потомок наш мог ведать смысл давних слов в своей светлой и ясной дали — муки, совесть и Бог. 1994
«И вот зима ступает на порог…» И вот зима ступает на порог. Окончен бал, и ветер свечи тушит. И дышит вьюгой, задыхаясь, Блок, — и н о й зимы предчувствуя удушье. А завтра – кровь позор страны закон временщиков нагайка хам диктатор, — и новой ложью вызолотят трон. И крест несёт последний Император. 1986 Никитский бульвар Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастанья и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какие страши- лища от них подымутся… Над нами твердь звезда ми зажжена. И ветр сквозной. И кривизна земная. И в поднебесье скверная луна плывёт из Гамбурга, куда не зная. Века разбоя. Клевета. Хула. Но был наш замысел смирен и кроток, покуда в ум заблудший не вошла мысль чуждая, чужих умов забота. Земля! Отечество! – не звук пустой. Кто люб, тот бит, – поймёшь не по присловью. Тобой живёшь – и говоришь с тобой и с ненавистью, и с любовью. Отечество! Земля! – худая мать, степные сны, проклятые вопросы. Извёл и жизнь, и век – тебя понять, в чужих краях душой, — о с т а л с я с н о с о м. Полным-полна печаль твоих дорог! И в оный день, в неясном вечном шуме, себя сжигая, замолчит пророк, — войдёт убогий в з н а н ь е — и безумье… 1987 «…И сходили, как в пропасть, в могилы одни…» …И сходили, как в пропасть, в могилы одни, и чуть брезжили давние – прежние – дни, и заря кровенела зловеще и трезво, — век смердящий лютел, по-звериному пел, выжигал человечье калёным железом. Но бессильные тянутся пальцы к перу, и – как прежде – волнуются мысли в отваге, и встают письмена – и сгорают к утру, и – рассыпавшись пеплом – летят на ветру, и немеют листы почерневшей бумаги. Наша память – кандальный Владимирский тракт — замерзает в этапах, больных и усталых, в тундрах, полных людей, обгорает в кострах, тонет чистой слезой в замутнённых каналах. …Ну а и м, – из безродья выводят и тьмы и возводят на трон сапоги-кровоступы, — от слепящих снегов туруханской зимы до знобящих бессонниц кремлёвской тюрьмы путь. 1987 Завтра …мы так же, корчась, упадём, — мы руки слабые сомкнём на обожжённых жаром лицах, и станут пеплом и огнём земные вечные столицы; а тот, кто выживет, сочтёт дни смертной муки и проклятья, и сам в безумье проклянёт отца, и мать, и ночь зачатья; и равнодушный круг луны, взойдя надмирно и высоко, на злое празднество войны воззрит, как праведное око, — так я, разрушивший земной приют отшельника лесного, к его обители лесной придя нежданно и без зова, в его замшелый древний дом впустивший гибельное пламя, слежу за гибнущим жуком сухими жадными глазами, слежу, как мучимый огнём по пню он мечется – и мчится в безумье огненным путём, как панцирь глянцевый на нём, от жара лопаясь, дымится, — мы так же, корчась, упадём… 1984 Афганская баллада Оставив дом, за грань родной державы уходим мы – куда труба звала, — как будто вновь – как встарь – орёл двуглавый вознёс над миром хищные крыла. Горяч и ярок свод небес Востока, длинны дороги, долги злые сны. А впереди – во тьме – рабы пророка, чужого бога тёмные сыны. Зелёный флаг; зловещий полумесяц, как век, ущербен. И приказ не ждёт: в любом бою, в жестокой кровной мести тебя нательный крест обережёт. Ах, не про то! И где он – бранной славы, с равнин дунайских и балканских мест — наш гордый стяг, омытый кровью правой? Где Православья, торжества Христова, стальным штыком, живым Монаршьим словом в д р у г и х боях спасённый нами крест? …Так далеко трубач поёт сраженье, тех перевалов так неясны льды. Но пыльный ветер в Русские селенья приносит запах гари и беды. |
