1987 «…Когда ушедший день зарёй обужен…» …Когда ушедший день зарёй обужен, когда длиннеет список злых обид, и жизнь не в жизнь, когда душа – обуза, а под ладонью сердце близкое болит, — ты слышишь звук, то стих диктует Муза. О счастье наше, Русский алфавит! Ночным огнём в глухих дорогах дальных, глотком воды на выжженном песке, — пьянит меня мелодия печальных слов нескольких на отчем языке… 1996 «Бывает, молча куришь без огня…» Бывает, молча куришь без огня, читаешь иль клонишься над работой, и вдруг негромко позовёт меня невидимый и неспокойный кто-то. И представляется полупустой вагон, слезятся стёкла, и поля в тумане, кочевье громкое проснувшихся ворон, — всё-всё, что сердце жалостию ранит. На переезде одинокий дом, бельё намокшее (хозяйка позабыла), уже рассвет, но ни души кругом, — всё-всё, что сердце Русское любило и любит, ревностное, поверяя снам, за безысходность бытия земного, за безнадежность, за тоску, за срам минувшего… Не надо мне иного! Вот э т о Родина. Куда ей без меня? Куда мне без неё, на край ли света? (Ты молча куришь, в доме нет огня.) Я знаю, что тебе курить до света, молчать и думать, дожидаясь дня, и спрашивать её… И ждать ответа. 1995 «Зачем живу, зачем плыву…» Зачем живу, зачем плыву в потоке дней, в круженье лиц? Мой дом не здесь, я здесь живу по праву перелётных птиц. Мой дом не здесь, я здесь гощу. И выходя один во тьму, знакомый горний свет ищу — привычный глазу моему. Мой дом не здесь, мой дом – звезда, высок, высок её венец, — но так не долог путь туда, где Мать не спит, где ждёт Отец. Взмахну крылом, – поля у ног качнутся, поплывёт жнивьё. И на земле отбудет срок бездомье вечное моё. И над травой родных могил, над чистотою светлых книг, над болью тех, кого любил, Зайдётся мой прощальный крик… 1994 «…В день Воскресенья, взрывая гробы…» …В день Воскресенья, взрывая гробы, встанем на страшную песню трубы, с плеч отрясая могильную тьму, и в о п р а в д а н ь е протянем Ему — хоть под ногтями! – немного земли, той, о которой мы лгать не могли, той, на которой извека стоим — нищей, голодной, — возлюбленной Им… 1983
«Как живётся тебе на далёкой планете…» Как живётся тебе на далёкой планете в благодати житейской, с удачей в руке? Не с тобой ли счастливые, сытые дети говорят на родном – на чужом! – языке? Но однажды… однажды ты вспомнишь иное: снег слепящий, другое свеченье луны; ветер плачет, и рвётся, и стонет, и воет над простором забытым несчастной страны. И тогда… и тогда, отрешившись от блуда срамословья, ты в памяти ясной познай тёмный край, светлый край ожиданий прощенья и чуда, кроткий край, страшный край, где тебя и в глаза называли иудой, — этот грешный, святой — и потерянный рай… 1995 «…Ещё потерь своих – на полпути…» …Ещё потерь своих – на полпути — не сознаёшь, влюблённый в звон таланта, но поздней ночью у бессонной лампы взгляни в себя, как в книгу, и прочти всё сызнова. Иль – как бесстрастный врач — рукой умелою спокойно и без дрожи сними с души покров отмершей кожи, — гляди в себя и, если можешь, плачь… 1982 «…но почему-то…» …но почему-то, когда услышу Родина, то мне увидится и призрачно и смутно не лунный свет на бархатной волне, не зимний снег, не летний белый день и не весны зовущие тревоги, а та пора, когда и думать лень, и клонит в сон, и странно телом слаб, — продрогшие поля, разбитые дороги и лица тёмные усталых Русских баб, погасшие в заботах их убогих, нависшие так низко облака. И долгая – и вечная тоска. Когда не верится, что есть и жизнь, и свет, и смех людей, и людные места, — а только эта церковь без креста, холмов окрестных нищий силуэт. И в колеях глубокая вода. 1986 «У врат чистилища душа…» У врат чистилища душа одна стояла… Ангел белый, её оставив, не спеша прочь уходил. Звездой горела Земля, и брошенное тело в ней остывало, не дыша, не размыкая хладных уст. Душа глядела виновато на тело, бывшее когда-то рабом – бесчестья и безумств — ей, неразумной, но крылатой, — и почитавшей божеством себя, высокую – родством случайным связанную с телом. Душа растерянно глядела, как – угасая – зыбко тлела Земля малиновой звездой, далёкой – и чужой отныне, — и понимала, что в пустыне всеискупленья ледяной ей, жившей на Земле рабыней, за всё ответ нести – одной… |
