1980; из рукописи книги «Городская окраина» «Вольному воля! Наградой не связан…» Вольному воля! Наградой не связан, Так и уйду – никому не обязан. Другом не узнан и братом не признан, Так и растаю, приёмыш Отчизны. Вольному воля. И, верно, недаром Сердце, недужным палимое жаром, Жаждет последней свободы глоток, — Круто душа перехлёстнута болью, Густо посыпан горчайшею солью Чёрствого хлеба нелегкий кусок… 1983
«Нам не узнать ни славы, ни свободы…» Нам не узнать ни славы, ни свободы. Наш общий дом, и общая вина, и нерушимый купол небосвода, — одни на всех… Но вечно ты больна неправотой гонимого народа. Не этой болью – праведной, но злою — помянет нас великая страна, — одной любовью, как одной землёю, соединяя наши имена. Прощая нас… Нам всё простится, кроме вражды двуликой, вековой и вязкой. Прости и ты, — гордыню древней крови смиряя совестью славянской… 1987 Барков И мир стал нем, и свет стал слеп; в безмолвье глохнущих фонем тонули стёртые слова, мелодий, слышимых едва, неясный отзвук замирает; и мир стал – склеп, и свет стал – тлен, в оглохших звуках догорая; и морок чудился ему. О зримый матерный язык! Лишь потому — и я к сосцам твоим приник… 1988 «…Года томясь бездомьем, одиноко…» …Года томясь бездомьем, одиноко выносишь муку мыслей невозможных. Судьба неодолимая жестока, — как может быть лишь женщина жестока. Так много было слышано попрёков, и клятв бессмысленных, и обещаний ложных! Не слушая советов осторожных, уходит сын своим путём далече. Поймёт и он с годами: путь конечен, и жизнь проживший, – жизни не узнаешь. Один и наг родившись, – умираешь таким же. Правит смертная истома. …Но есть дорога близкая. Под вечер ликует хор торжественный. Знакомо и сладко пахнет ладан. Тают свечи. Покой и мир в душе. 1998 «А Приморье льдом одето…» А Приморье льдом одето, стылых рельсов мёрзлый звон. И дорога в два просвета, как полковничий погон. Крутолобой, желтолицей — по-над сопками видна за китайскою границей перебежчица-луна. Я в неё влюблён сегодня, счастлив я и ширью пьян. Здравствуй, старый греховодник, волновержец-океан! Здесь ветра шныряют в своре, здесь туманы-космачи, здесь гуляет на просторе чудо синее… Молчи! Здесь белёсыми утрами возникают из дали, из воды, под номерами, сизой масти корабли. Не могу я наглядеться на стальную эту стать. Жаль, дружок, что в школьном детстве не пришлось сюда сбежать! Ах, какой я был бы ладный в белой форменке морской, в бескозырочке парадной — и задиристый какой! Но огнями хороводя, издалёка глаз маня, корабли опять уходят, не берут с собой меня… 1978; из рукописи книги «Городская окраина» Тридцатитрёхлетие Звук или отзвук странный слышится мне сегодня, — кто там зовёт меня: давний ли гул времён, посвист ли милой воли, Смерть ли моя заблудилась, плутает – беспокойная – плачет, кружится в бесконечном ямском безнадежном поле? Бог весть, что даль таит, и с простотою веры — слезу отерев – слежу я, как над землёй горчащий стелется дым И где-то у окоёма – разлапистый, низкий и серый — в сером обвисшем небе прикидывается голубым. И весело мне жить на свете, – воздухом дышать осенним, да веровать в Промысл Господень, да Вышнюю слушаться власть: Нести, покуда есть силы, страдательное имя Русский, и в час – какой мне назначен – под именем этим упасть. 1989 Русские песни Барону Антону Антоновичу Дельвигу I Вечный свет живёт в очах. Нимб в сиянье и в лучах. Из сегодняшнего дня что там слышно вам? Пожалейте вы меня, горемышного! Заступитесь в небесах, отмолите бедный прах. Пожалейте палачей! Им для нас не спать ночей, — то военна, то цивильна — Русь народишком обильна, с каждым надо о судьбе, по делам, не по злобе, перекинуться умело, — эвон в поле и в избе сколько дела! — допросить да попытать, каблуком на яйцы встать, сунуть в харю пистолет, сознаёшься али нет, хренов сын-антилигент, на текущий на момент расстрелять тебя в момент да сгноить в казённой яме! — И молчит – ни жив ни мёртв — добрый молодец-поэт. И парит, чужбинкой пьян, власть рабочих и крестьян с левольвертом в кобуре, козырьком лобешник стёрт до бровей, а под бровями по стеклянной по дыре (за окном – лубянский двор, со двора – не дверь, а дверца, завтра скажут приговор), пар – душа, а вместо сердца ой ли пламенный мотор, за окном тюремный двор, век двадцатый на дворе с левольвертом в кобуре на излёте. |
