— Ну вот не надо… — бросил Дору и зашагал прочь.

Однако у кабинета снова замер в нерешительности. Он слышал, как за дверью трещит камин. Что отец может жечь на этот раз? Дору постучал три раза.

— С каких пор ты стучишь?

Голос прежний. Как до побега Валентины. Нет, как до ее появления в замке!

Дору распахнул дверь. Огонь отбрасывал адский отсвет на бледное лицо хозяина кабинета, склонившегося над столом в три погибели. Граф отковыривал ногтем с головы марионетки резиновый клей — медленно, миллиметр за миллиметром, так осторожно, что когда рыжие волосы упали на стол, на основе головы не было заметно ни единого повреждения.

— Рapá, что вы делаете? — спросил Дору шепотом.

— Не видишь, разве?

На столе стоял открытый тюбик с грунтовкой, и граф принялся толстой кистью беспощадно замазывать роспись лица. Затем поднялся из кресла, подошел к пылающему камину и присел подле огня с куклой в руке, чтобы быстрее подсушить грунт и, вернувшись за стол, начал придавать кукле знакомые черты.

— Работать с акриловыми красками одно удовольствие! — улыбнулся граф, и Дору рухнул на диван.

Его отец дул на бумажное лицо, и лед его дыхания сковывал краски быстрее, чем просушило б их тепло. В длинных пальцах сменялись кисти разных размеров, а разноцветные тюбики перемещались по столу в вихре танца. И вот, в очередной раз подув на лицо куклы, граф набрал на тонкую заостренную кисть немного белил и поставил крошечную точку на сером стеклышке, которым заменил зеленую бусину зрачка: теперь глаза куклы заблестели, но не мертвым ледяным блеском, а живым страстным огнем.

— Похожа? — повернул он куклу к сыну, и тот кивнул. — Нет, лучше… Что ты хотел?

— Мы не нашли никаких ее следов, — начал Дору медленно и тихо. — Мы были на старой квартире, в клубе, у родственников, даже на той злополучной крыше. Мы просматривали все блоги — ну не могли ее не заметить. Но она как в воду канула…

— Может, так оно и есть… С чего ты решил, что она помчалась в Петербург? Не это было ее последними словами. Последними было — если сможешь. Я не смог. С чего ты решил, что ты сможешь? Да мне и без разницы. Иди отдыхай. Мне жаль, что я не смог удержать вас с Эмилем дома. Но теперь все кончено — уплыла так уплыла, улетела так улетела. Вильи не умеют любить. Я это знал, но, как дурак, поверил. Уходи. Я хочу закончить марионетку…

— Но она закончена, — вставил Дору робко.

— Уйди, пожалуйста.

И Дору ушел. Граф не глядя протянул руку под стол и достал бутыль, щелкнул по ней ногтем, прислушался к эху и, отложив марионетку в сторону, взял с края стола кубок, чтобы наполнить почти до самых краев. Бутыль снова ушла под стол, а кубок хозяйски расположился в руках графа. Вампир откинулся на спинку кресла и принялся перекатывать ножку кубка между ладонями, не решаясь пригубить жидкости с терпким ароматом сливы и корицы.

— Ах, Мойзес, Мойзес, — покачал головой граф, не решив еще стоит ли злиться на ростовщика за заботу о хозяйском настроении. — Я вернул тебе все долги и брать ничего не собираюсь. Даже этот самогон…

Но все же кубок манил его, словно вместо мутной от корицы жидкости в нем пенилась свежая кровь. Граф пил короткими глотками, не морщась, словно лекарство, которое слишком противно, чтобы растягивать процедуру его поглощения. Вот он уже начал различать дно кубка. Жжение в груди сделалось невыносимым, и граф опустил кубок на дубовую столешницу, да с такой силой, что голова марионетки подпрыгнула, и теперь серые стекляшки глядели на графа с немым укором.

Александр с тяжелым вздохом протянул к кукле руку, осторожно взял за тонкую шею, словно боялся переломить или оторвать крепления, и принялся смазывать макушку клеем. Верхний ящик стола был открыт, и граф начал доставать из него тонкие льняные пряди, одну за другой насаживая на клей и мягко приглаживая вдоль узкого свеженарисованного лица. Волны волос теперь мягко струились по лифу платья на его пышную юбку, прилипая к бусинам, заботливо нашитым на ткань создательницей марионетки. Ему захотелось запустить в волосы ногти, но страх повредить еще не до конца схватившийся клей остановил графа в его желании.

Он положил куклу перед собой и принялся гипнотизировать, точно та могла на манер сказочного полена открыть нарисованный рот и заговорить. Увы, его кукла навсегда останется нема. Однако, марионетка смотрела на него с неимоверной теплотой, словно жалела. Тогда рука графа сама нашла кубок, и последние капли самогона оросили пересохшее горло вампира. Он нагнулся под стол и вытащил бутыль, чтобы вновь наполнить кубок и выпить до последней капли за один глоток.

 Увы, на середине граф закашлялся и даже расстегнул верхние пуговицы рубашки, но долго просидеть откинувшись на спинку кресла не смог — кукла манила его к себе. Ему до безумия сильно захотелось оживить ее, заставив исполнить танец — он будет держать ее крепко, не ослабляя ни одной нити.

Граф поднялся из кресла и начал медленно поднимать вагу: ткань платья зашуршала, руки из папье-маше стукнулись друг о друга — кукольная Валентина поднялась, выхваченная светом камина, точно театральным софитом. Кукла повела головой, тряхнув льняными прядями, и заскользила по столу в сторону графа, но тот остановил ее, потянувшись к бесформенному куску черной материи, на котором незаметно затаилась темная вага. Только рука наткнулась на кубок, ка дне которого все еще мутнел буэновский самогон — и агуардьенте действительно была хороша, как и испанская фамилия ее создателя. Граф глянул на пол, чтобы оценить, сколько еще осталось в бутылке: почти ничего. Ужаснулся и ухватился рукой с вагой за край стола, вдруг почувствовав головокружение. Однако тут же выпрямился, едва заслышав легкий стук марионетки, коснувшейся лицом поверхности стола.

Огонь в камине продолжал бесноваться, нещадно окрашивая в кровавый цвет смертельно бледное лицо вампира. Александр заставил себя поднять кубок и осторожно пригубил смиряющее боль пойло, снова не поморщившись. Затем швырнул пустой кубок на пол и вновь потянулся к темной ваге, медленно одергивая фрак на марионетке с его лицом, и только тогда заметил, что нити марионеток переплелись — спутались.

Граф выругался и, бросив обе ваги на стол, потянулся к нитям длинными ногтями. В этот момент хлопнула оконная рама, распахнувшись от ночного ветра. Огонь ухнул и снова завыл, обдав вампира жаром с прежним неистовством. Граф качнул головой, и луна качнулась ему в ответ. Ноги отяжелели, и Александр опустился мимо кресла прямо на пол.

— Четверть второго, — простонал он, бросив беглый взгляд в окно. — Две недели и один день, то есть пятнадцать дней…

Он потряс головой и потянулся к бутыли, в которой на дне еще что-то мутнело, но вдруг она исчезла и на ее месте появилась босая нога, за которую Александр схватился уже по инерции.

— Не говори только, что ты выпил все это один!

Граф даже не вздрогнул, заслышав далекий приглушенный треском камина голос.

— Мне не с кем пить. Я один…

— Пусти мою ногу!

— И не подумаю! Я тебя наконец поймал!

— Мне же больно!

— Мне тоже!

— Зачем ты испортил мою куклу? — донеслось до графа уже сверху, но вампир так и не поднял глаз, продолжая удерживать взгляд на оставшейся в его руках ноге.

— Это уже моя кукла, — ответил он глухо. — И, признаюсь, натуральные волосы смотрятся лучше окрашенных шелковых нитей. Да и сказка моя лучше твоей, потому что в ней будет счастливый конец.

— В моей тоже был счастливый конец, — продолжало доноситься до него сверху.

— Ты продолжаешь путаться в родном языке. Я использовал глагол в настоящем времени, а ты — в прошлом.

— Зачем ты пил, Александр? Ты же не человек!

Льняные волосы скользнули по его рукам и разжали пальцы, но остались на них.

— На счет два ты встаешь!

Он приподнял веки и уставился в горящие серые глаза. Но лишь на мгновение — в другое он уже вырвал руки и сжал тонкие плечи, спрятанные под грубым пиджаком. Не отрываясь от любимых ледяных губ, он срывал его, не заботясь о пуговицах.