— Какое очаровательное дитя! — сказала та. — И какая жизнерадостная — моя младшая всегда начинала кричать через минуту после того, как ее приносили в гостиную, — она вернула Розу Элен. — Ведь дети по-настоящему довольны только в детской, так ведь? Я с таким облегчением вздохнула, когда перестала кормить мою милую Исабель. Вы все, еще кормите свою малышку, дорогая?

— О да, она любит свое молочко, моя Роза.

— Попробуйте сок алоэ, дорогая, он горький. Намажьте им грудь перед кормлением. Дети быстро привыкают обходиться без груди.

Горькое алоэ! На мою грудь, для Розы! Я чуть было не сказала, что об этом думаю, но, к счастью, меня прервала Элен.

— Теперь я могу унести Розу наверх, моя леди?

— Да, спасибо.

Элен подмигнула мне и исчезла за дверью, шурша накрахмаленной юбкой.

После ухода посетительниц, я не переставая думала о словах миссис Томлинсон. Я знала, что леди относятся к детям иначе — она, по крайней мере, сама вскармливала своих детей — но горькое алоэ! И как она могла выносить это — дети были больны, а она всего лишь глядела с улицы на их личики, прижатые к окнам.

Когда я в следующий раз взяла Флору на прогулку, мы пошли по тропинке к церкви и через покойницкую прошли на церковное кладбище. Я скоро нашла тот могильный камень, который искала — из белого мрамора, в виде ангела, распростершего крылья. Сначала шли имена Алисы Мэри Бистон, пяти лет двух месяцев, и Джеймса Альфреда Бистона, трех лет пяти месяцев. Они умерли в течение недели один за другим. И ниже — «а также их безутешная мать, Мэри Джейн Бистон, двадцати восьми лет». Она умерла меньше, чем через месяц вслед за своими детьми. Слезы подступили к моим глазам и покатились по щекам. Флора потянула меня за руку, стремясь продолжить путь.

Мы пошли на пустошь по тропе, ведущей в Ист Лодж. Хотя давно была осень, день выдался прекрасный. По старой изгороди вился хмель, красные ягоды кизила сияли под солнечными лучами. Заросли боярышника рдели алыми кистями ягод, единственный клен гордо возвышался над ними, его золотые листья трепетали от легкого ветерка. Флора побежала вперед и залезла в канаву, чтобы потрогать похожие на цветы ягоды бересклета, я последовала за ней. Она сорвала одну и победно закричала, увидев под оранжевой мякотью бурое семечко.

— Осторожнее, Флора. Они ядовиты. — Флора быстро убрала палец, ее голубые глаза встревоженно уставились на меня. Я вытащила ее из канавы, прижала к себе и поцеловала в щечку. — Не бойся, Флора, девочка моя, мама защитит тебя.

Приведя домой Флору и накормив Розу, я пошла в кабинет имения. Кажется, в последние дни я все время проводила там, и мне это нравилось, потому что я любила быть при деле. Кроме того, мне нравилось чаще встречаться с людьми. Я побывала у сестер Вильяме, — крупная ширококостная Джудит носила ботинки и кепку своего мужа, когда ухаживала за своим шипящим механическим монстром, смазывая его на зиму. Обе сестры, конечно, имели семейное сходство, но, тем не менее, были разными. Джаэль тоже носила ботинки мужа, но на ней они смотрелись изысканными туфлями от Луи, а старая кепка была кокетливо сдвинута набок над сверкающими карими глазами.

— Как поживает его светлость, моя леди? Давно он не заглядывал в мастерские, я уже соскучилась — он всегда так весело махал рукой и умел сказать доброе слово, его светлость.

Я изумленно уставилась на Джаэль, затем еще раз взглянула на ее пышные, чрезмерно развитые формы и решила, что, наверное, этим можно объяснить добродушное подшучивание Лео.

Добродушие Лео, безусловно, распространялось не на каждого. Мистер Арнотт как-то сказал мне о нем:

— Его светлость прекрасный человек, но не всегда может сдержать свой нрав, — он пожал плечами. — Но, полагаю, он и не может быть другим, он большая шишка в этих окрестностях. Я все еще никак не забуду Канаду. Там все люди равны.

— Мистер Робсон говорил, что и здесь тоже.

— Ох, Робсон! — мистер Арнотт рассмеялся, напоминая пирата еще больше, чем обычно. — Он — идеалист. Все остальные живут в реальном мире, и, если граф прикажет прыгать, они прыгают.

— Не думаю, что вы всегда прыгаете, мистер Арнотт, — искоса глянула я на него. — Мистер Селби, говорил мне другое.

Мистер Арнотт откинул голову назад и расхохотался.

— У нас с его светлостью есть свои трения, но он знает, чего я стою, поэтому даже самые долгие обиды рано или поздно подходят к концу. Я, пожалуй, лучше найду вам квитанции, не то мне опять придется выслушивать старика Селби, — усмехнулся он. — Должен заметить, мне гораздо приятнее, когда он посылает ко мне вас, — его единственный глаз сверкнул. Мистер Арнотт немного флиртовал, но я не придала этому значения, понимая, что у него просто такое обращение. Потом, когда я увидела, как он глядит на миссис Арнотт, то поняла, почему он вернулся к ней из Канады.

Люди в селе тоже заговаривали о Лео. «А-а, его светлости, наверное, непривычно там, ведь он всегда так следил за своей одеждой». «Он будет скучать по розам. Вот эти кустики он обрезал вместо меня каждую весну. Доставал свой нож и делал это сам. Он понимал, что я плохо вижу, в мои-то годы». «Давно его не видно, соскучилась. Надеюсь, ему не покажется слишком тяжело в солдатах».

Бабушка Витерс была практичнее.

— Когда он наконец, перестреляет всех этих немцев?

— Нет, миссис Витерс, его никогда не пошлют во Францию, у него другие дела. Кроме того, в RAMC не носят оружия, им не разрешается.

— Испортили ему удовольствие, — фыркнула она. — Он регулярно пишет вам?

— Каждую неделю, без пропусков.

— Надеюсь, вы заставляете его ждать ответов, если не хотите его испортить. Эти мужчины должны знать свое место.

Мистер Робсон давал урок на школьном дворе, его окружали ученики.

— Как там лорд Ворминстер, леди Ворминстер?

— Пока все хорошо, мистер Робсон.

— Подождите и увидите, — ухмыльнулся он, — несколько месяцев в солдатах сделают его социалистом.

Затем мне встретился доктор Маттеус, выходивший из своего коттеджа. После того, как мы поговорили об его больных, он спросил:

— Ворминстер справляется со своими делами, надеюсь?

— Думаю, что справляется, доктор, но он мало пишет об этом.

— Осмелюсь предположить, что он не хочет докучать вам.

Но я считала, что Лео не пишет о них, скорее потому, что знает, как я брезглива. Одна мысль о госпитале приводила меня в ужас. Я остановилась у калитки Мэри и заглянула к ней на минутку поздороваться с маленьким Томми, перед тем, как зайти к миссис Чандлер.

— Видишь, Роза, это Томми — давай ему помашем. Я знала, что миссис Чандлер, как и я, переживает за Лео.

— Он уже взрослый человек, — заметила она, — но иногда поступает как ребенок. Жалко, что он должен был уйти, но я рада, что у него есть вы, ему есть к кому вернуться, моя леди.

Когда я шла назад, Роза оттягивала мне руки, но груз вины на моих плечах был еще тяжелее. Если бы я только могла дать Лео любовь, в которой он нуждался — но я не могла.

Дома меня дожидалось еженедельное письмо от Лео — оно прибыло с послеобеденной почтой. Я взяла его с собой в детскую.

— Посмотри, Флора — письмо от папы. Ты поможешь мне открыть его? — мы вместе отклеили клапан и вытащили из конверта лист бумаги. Я ошеломленно замерла.

— Что случилось, моя леди? — встревожилась Элен. Не вымолвив ни слова, я протянула ей листок. В каждом углу листка было по треугольнику с написанными на них буквами YMCA, а между ними были слова, на которые я показывала — «Действительная служба британских полевых войск». С правой стороны Лео, как обычно, приписал свой номер и сокращение RAMC, но добавил под ними еще одно слово — Франция.

Элен удивилась этой приписке не меньше меня.

— Прочитайте его, моя леди.

Дорогая Эми!

Пожалуйста, извини меня за нарочито хвастливую военную бумагу, но наше подразделение, уезжало в спешке, и оказалось, что я забыл свои канцелярские принадлежности. Однако я не плачу YMCA неблагодарностью, потому что их барак все-таки дает какое-то убежище среди лагерного столпотворения. Сейчас я нахожусь в одном из крупнейших базовых госпиталей во Франции, — я не могу разгласить его название из опасения перед чернилами цензора. Противно сознавать, что каждое написанное мной слово будет прочитано третьей, непрошеной парой глаз, но, тем не менее, эта служба есть, и офицеры обязаны делать свое дело.