А Лео опустошенный, преданный любимой женщиной, погрузился в переживания о своих недостатках, об этих несущественных физических отклонениях, пока не поверил, что они отпугивают всех женщин. Но меня они не отпугивали и не отпугнут никогда. И когда Лео вернется домой, я обниму его и докажу ему это, я покажу ему, как люблю его. А теперь я должна сесть за письменный стол и написать ему, что сюда приезжал Фрэнк. Только на этот раз я не буду беспокоиться о том, что ответит Лео, потому что знаю, что он доверяет мне.

На следующей неделе пришла еще одна телеграмма, в деревню у подножия Холма — внук Галеба был убит. Я стояла рядом с Галебом, а он рассказывал мне, как Дэйви любил приходить к нему на Взгорье.

— Он всегда хотел пасти овец, моя леди, ему больше ничего не было нужно. Но началась война, и он вынужден был уйти.

— Это был его долг, мистер Бревер.

— Да. И его убили, убили, — Галеб обернулся и взглянул на мою пополневшую фигуру. — Я надеюсь, что у вас будет девочка, и она тоже нарожает, только девочек.

— Говорят, война скоро закончится, — испуганно сказала я.

— Начнется другая, моя леди, так бывает всегда. Мужчины не такие, как мои овцы — они не могут жить в мире, — он пожал мне руку на прощание. — Спасибо, что вы зашли к его матери, моей Бекки. Ей было так утешительно видеть ваше ласковое лицо. Но меня ничто не утешит. Дэйви погиб, и все слезы мира не вернут его.

Этим вечером, когда ко мне зашел мистер Селби, я вздрогнула, мои глаза устремились на его руку, но телеграммы там не было. Все-таки последнее письмо Лео было написано чернилами, значит, он пока в безопасности. И Фрэнк тоже был в безопасности, ведь он все еще в Англии, в отпуске.

Я все больше и больше времени проводила в кабинете имения — приказы о вспашке, скидки арендной платы, распоряжения сельскохозяйственного комитета. Мне казалось, что я знаю наизусть каждое слово акта о производстве зерна. Мне предстояло бороться за его претворение в жизнь, пока мистер Селби проводил дни напролет на собраниях исполнительного комитета. Нужно было беспокоиться и о новом призыве в армию. Стране была нужна наша пшеница, но ей были нужны и наши мужчины. Однако нам в Истоне это далось легче, чем в других графствах — большинство наших молодых мужчин, уже ушло на войну, поэтому нам было почти нечего терять. На полях работали женщины, даже бабушки выходили на поля бок о бок с молодыми женщинами — солдатами армии земледельцев. Паровые плуги работали от зари до зари, но не справлялись с дополнительными полями, выделенными под вспашку, кроме того, управление плугами требовало квалифицированных работников. Даже в армии это признавали, поэтому обещали отправить солдат-пахарей в специальный отпуск, но они еще не приехали. Было и множество других работ, необходимых в это время года.

На фермах все чаще использовались немецкие пленные. Кое-кому это не нравилось, но когда я обратилась с этим к мистеру Арнотту, он проворчал, что так отстал с унавоживанием полей, что возьмет хоть Сатану, если тот согласится.

— По крайней мере, он умеет работать вилами, старина Ник.[9]

И мы согласились взять немецких пленных. Поначалу это казалось непривычным, но мистер Селби сказал:

— Вкус зерна будет точно таким же. — В последние недели он выглядел усталым и измотанным, но все-таки беспокоился обо мне. — Вам нужно беречь себя, леди Ворминстер, в вашем положении.

— Со мной все в порядке, мистер Селби, — уверила я его. — Мне осталось еще больше двух месяцев.

Однако он настоял, чтобы в кабинет принесли скамеечку под ноги, поэтому благодаря ему, я сидела за столом, поставив на нее ноги, и они не так уставали. В полдень он выпроваживал меня из кабинета:

— Вы выглядите утомленной, леди Ворминстер, вам пора отдохнуть.

Однажды, прикорнув на диване в своей гостиной, я услышала голос:

— Не будите ее, мистер Тимс, я подожду, — я открыла глаза и увидела глядящего на меня Фрэнка. — Привет, Эми.

На мгновение мне показалось, что я все еще сплю, затем я сделала над собой усилие, чтобы занять сидячее положение.

— Фрэнк, ты уже вернулся?

— На пару дней. Хотел приехать завтра, но... — его рот вздрогнул в подобии улыбки, — не удержался и приехал сейчас. — Фрэнк опустился на диван рядом со мной. — Я был в городе, и вдруг... мне очень захотелось увидеть вас с Флорой... провести с вами несколько спокойных часов. Надеюсь, я не стесню тебя, Эми.

— Конечно, нет. Сейчас я позвоню, чтобы ее привели, — я потянулась к звонку, но Фрэнк остановил мою руку.

— Подожди, — его пальцы стиснули мою руку. — Сначала ты, Эми, сначала ты.

Вдруг я заметила слезы у него на глазах.

— Фрэнк, что-нибудь не так? — Фрэнк покачал головой, словно в потрясении, и я потянулась, чтобы погладить его по щеке. — Что случилось, Фрэнк? Скажи мне, что случилось.

Он посмотрел на меня взглядом отчаявшегося, жалующегося ребенка.

— Маман умерла... Дядя Жан-Поль... — Фрэнк запнулся и безнадежно махнул рукой, — и Аннабел... Аннабел ненавидит меня, значит, у меня есть только ты. Эми, пожалуйста... — его голубые глаза были беззащитными, умоляющими, словно у расстроенной Флоры.

Я ласково погладила его по щеке.

— Все хорошо. Я присмотрю за тобой...

— Эми, скажи мне, пожалуйста, ты любишь меня?

— Да, я люблю тебя, — сказала я ему.

Фрэнк взглянул на меня, его глаза изучали мое лицо, проверяя, правду ли я говорю. Я не отвела глаз, потому что знала, что люблю его. Он глубоко, с облегчением, вздохнул и прошептал:

— Я так боюсь, Эми, так боюсь, — вся его прежняя самоуверенность исчезла. — Я не хочу умирать.

Я обняла Фрэнка и прижала его голову к своему сердцу. Уткнувшись лицом в мою грудь, он начал всхлипывать — все его тело содрогалось от рыданий. Гладя Фрэнка по мягким золотым волосам, я целовала его в запавшую щеку, бормотала, шептала, рассказывала о своей любви. Наконец; его плечи перестали вздрагивать, он успокоился у меня в руках.

Фрэнк улегся головой на мои колени, а я продолжала обнимать его, так долго, что мне стало казаться, что он заснул. Я не осмеливалась разогнуть заболевшую спину, боясь потревожить его. Наконец он медленно поднялся с моих колен. Его глаза были красными и опухшими от слез.

— Эми, мне можно не притворяться перед тобой, правда? С тобой можно говорить откровенно. Там, на войне, мне иногда хочется сорваться и закричать, подобно испуганному ребенку, но вокруг другие парни, и я не могу подвести их. И, кроме того, я все-таки офицер, ответственный человек. Они, бедняги, ждут от меня примера, там я не могу сорваться. Но с тобой мне можно не притворяться. — Фрэнк поднял руку и нежно погладил меня по щеке. — Спасибо за это, Эми. Затем он попытался улыбнуться:

— Я не хочу, чтобы дочь видела меня таким. Я пойду, умоюсь холодной водой, как это делаете вы, девочки, когда парни обходятся с вами дурно.

Вернувшись, Фрэнк выглядел почти как прежде. Садясь на диван, он легонько погладил меня по голове:

— Ты удивительно милая и добрая, Эми, и я люблю тебя. Так, где же Флора?

Едва войдя в комнату, Флора подбежала к нему:

— Дядя Фрэнк, дядя Фрэнк! — она взобралась ему на руки, запрыгала на его коленях, стала рассказывать о кошке Таби и своем пони Овсянке.

Наступило время чая. Когда Дора увела обратно в детскую, бурно протестующую Флору, Фрэнк поднялся на свои длинные ноги и сказал:

— Извини меня за отвратительное поведение, которое я выказал перед тобой, но, по правде говоря, меня очень не тянет возвращаться на войну, — он пожал плечами. — Хотя, говорят, чему бывать, того не миновать. Не смотри так озабоченно, милочка, я уже пришел в себя. Можно мне остаться на ужин?

— Конечно.

Фрэнк поднес руку ко рту, прикрывая зевок.

— У меня было суетливое времечко в Лондоне. Тебя не смутит, если я немного вздремну перед ужином?