«Там они и лежат до сих пор» — слова Клары не выходили у меня из головы. Я, пошла искать эти вещи и, конечно, нашла. После ужина я тайком, словно вор, пробралась в самую дальнюю кладовку. Клара убрала вещи в старые чемоданы, видимо, в спешке, потому что все было небрежно уложено. Я стала рыться в них. Шелка и атлас, батист и кашемир... одна из ее ночных сорочек высунулась сбоку — она была из тончайшего батиста, отделанная ярдами нежных кружев и вышивкой из мельчайших стежков, как и описывала Клара. Но она оставила и ее, эта французская графиня.

С чувством неловкости я аккуратно свернула ее и засунула в чемодан. Когда я делала это, мои пальцы наткнулись на книгу. Я вытащила ее и открыла — на титульном листе было написано несколько строк. «Ma chere Janette, — я глянула ниже: — Je t'adore[4]...» Я знала, что мне не следует читать это, и не стала читать, но поняла, что это такое — короткое любовное письмо, для нее. Внизу была подпись: «Leonide».

В следующем чемодане лежали и другие книги, вместе с ее мехами, зимними пальто и жакетами. Я бросила на них по одному быстрому взгляду, понимая, что вообще не имею права глядеть — все книги были надписаны подобным образом. Французские книги были надписаны по-французски, английские — по-английски, и каждая надпись говорила о любви. Все они были письмами, любовными письмами моего мужа.

На следующий день я вышла на прогулку с Розой. Было солнечно и тепло. Я завернула ее в свою шаль, прижав поближе к сердцу, и пошла через парк, выбрав путь между двумя старыми, большими дубами, путь, который вел прямо в гущу деревьев. Свернув на узкую тропинку, я дошла до живой изгороди. Шиповник еще не цвел, но скоро должен был зацвести. Прикрывая Розу телом, я проскользнула там, где его кусты росли реже, и пошла по траве к разрушенному дому. Розы росли здесь выше и гуще, потому что были посажены много лет назад. Но я не остановилась посмотреть на ранние бутоны. Напротив, я прошла дальше, через холл без крыши, во внутренний дворик дома, где стояла она, французская графиня, первая жена моего мужа.

Солнце играло на мраморе, оживляя статую. Я глядела на ее прелестное лицо, на волосы, вьющиеся вокруг ее головы, вырезанные так тонко, что можно было даже различить прядку, выбившуюся из прически и огибающую изящную раковину уха. Можно было видеть каждую черточку ее мастерски вырезанного лица — кроме глаз, опущенных вниз, на ребенка, которого она баюкала в руках.

Я остановилась, глядя на нее, на Жанетту Жозефину Марию-Луизу, единственную дочь последнего маркиза де Монтье, вышедшую замуж за Леонидаса Артура Гектора Фицворрен-Донне, седьмого графа Ворминстерского. Я нашла здесь эту статую в первое лето в Истоне, когда стала женой Лео. Я догадалась, кто она такая. Я узнала ее, потому что однажды, еще при жизни, она посетила нашу школу в Борреле. Тогда мы ничего не знали о лорде Ворминстере. Ее муж был известен в Борреле только по имени — крупный землевладелец, имевший земли в окрестностях Пеннингса. Однако он никогда не посещал эти земли, никто из моих знакомых не знал его в лицо. В том году, когда мне исполнилось восемь лет, его жена приехала в Пеннингс с визитом к леди Бланш, а та взяла ее на одну из своих регулярных проверок нашего рукоделия.

Когда наступила моя очередь показать рукоделие, я разглядывала это прелестное лицо, эти глаза — голубые как незабудки — и боготворила ее. Она взглянула на мои стежки, достаточно мелкие, и похвалила мою работу. Затем она сказала мне: «Ты, наверное, будешь девушкой у леди, когда вырастешь, ma petite[5]». Так и начались мечты моей юности.

Я мечтала о том, как стану ее личной горничной, как встречусь с лордом Ворминстером, который представлялся мне в мечтах высоким и видным мужчиной, с серебряной сединой в волосах. Лорд Ворминстер в моих мечтах отыскивал моего отца, которого я никогда не видела, а мой отец, конечно, тоже был лордом и брал меня к себе домой. Но однажды я снова оставляла его дом, чтобы выйти замуж за сына лорда Ворминстера и приветствовать его мать — мою прекрасную леди Ворминстер.

Такую прекрасную и такую лживую.

Все в моих мечтах было неверно, все неверно. Я мечтала о том, что ее сын будет любить меня — а он не любил. Я мечтала о том, что она любила лорда Ворминстера — а она не любила. Я долго цеплялась за эту мечту, гораздо дольше, чем за все остальные. Вскоре после приезда в Истон мне сказали, что они жили врозь с тех пор, как родился ее сын, но я считала, что лорд Ворминстер обходился с ней дурно — пренебрегал ей, заводил любовниц — и была уверена, что, несмотря на все его провинности, она любила его. Но теперь я знала правду. Она не только не любила, никогда не любила его, она еще и обманула его. Она вышла за него замуж, уже, нося во чреве ребенка от другого мужчины.

Тем не менее, он все равно любил ее, любил так, что когда ребенок родился слишком рано, и он понял всю глубину ее обмана, то все-таки простил ее и обещал признать сына наследником. Так Фрэнк стал лордом Квинхэмом, а когда-нибудь, в свой черед, станет графом Ворминстерским.

Ее муж никогда не брал назад своих обещаний, а она не сдержала своих. Она обещала ему его собственного ребенка, а вместо этого бросила его и вернулась во Францию к любовнику. Лео никогда не выдавал ее тайну. Напротив, он установил эту статую здесь, в глубине леса, и все вокруг засадил розами, ее любимыми розами, потому что любил ее. И он все еще любил ее, хотя она была мертва.

Я пробиралась назад сквозь лес, разговаривая с Розой. Я показала ей танцующих бабочек с желтыми крыльями и с голубыми, обведенными оранжевой каймой. Я показала ей галку, которая склонила набок гладкую черную голову, следя за нами. Я показала ей яркий розовый лихнис и зеленовато-лиловые побеги молодого конского щавеля, лепестки звездчатки и скрытые бутоны падуба. Сейчас, в мае, каждое дерево, каждый лист были зелеными и полными жизни.

Перед ужином я зашла в угловую гостиную. Старые обои были сорваны и клочьями свисали со стен. Все было готово к новым работам, эта мысль взволновала меня. Подойдя к одному из высоких окон, я подняла Розу к плечу.

— Ты видишь розы, моя Роза? Скоро они зацветут — наверное, как раз к твоим крестинам. Когда-нибудь папа назовет розу твоим именем, как назвал ее маминым, — Роза удовлетворенно крякнула, а я поцеловала ее в похожую на розовый лепесток щечку и прижалась к совершенной раковине ее ушка.

Затем я отдала ее в детскую и нашла Клару, чтобы спросить, можно ли пригласить мисс Винтерслоу для шитья занавесок. Когда ей будет удобно, конечно.

— Ей будет удобно завтра утром, — усмехнулась Клара. — Больше всего на свете Мод Винтерслоу любит приходить сюда и совать нос в дела его светлости.

На следующее утро Клара спустилась вниз, чтобы найти меня.

— Мисс Винтерслоу говорит, что лучше всего ей повидаться с вами, моя леди, чтобы удостовериться, что она сошьет занавески так, как вы хотите. Она в комнате для шитья. Я сказала ей, что вы подниметесь наверх — иначе она явится сюда, и будет пялиться на все, что ей попадется на глаза, а мне не хотелось бы этого. Я позвала сюда Дору, чтобы она присмотрела за леди Розой, пока вы будете наверху.

Мод Винтерслоу выглядела очень подтянутой в своем облегающем черном платье. По ее лицу было видно, что она довольно стара, но ее спина была стройной, как у молодой девушки. Она смотрела на меня яркими, немигающими глазами.

— Доброе утро, мисс Винтерслоу, — вежливо сказала я.

— Доброе утро, моя леди, — ее глаза зорко прищурились, как у ящерицы. — Значит, это вы — ее светлость. Марта все рассказала мне о вас.

— Марта? — не поняла я.

— Моя сестра, Марта Витерс.

— А, бабушка Витерс.

— Бабушка Витерс! — фыркнула она. — Пусть Марта сама называет себя так, после того, как несколько лет прожила в Лондоне. Надо говорить «бабуся», как принято в селе. «Ваша бабуся» — я всегда так говорю ее малышне, — мисс Винтерслоу хмыкнула. — Марте это очень не нравится, но я не обращаю внимания, хотя она на год старше меня. А вы бывали в Лондоне? — внезапно спросила она.