— Я не хирург, Борис. А те хирурги, что у нас остались, не обладают нужной квалификацией: зашить рваную рану, удалить аппендикс — это они могут. Но тут…
— Что ты предлагаешь? — спросил Борис. — Просто смотреть, как она умирает?!
— Нет, но есть другой вариант.
— Какой вариант?
— Борис, я могу чем-то помочь?
За спиной как тень появился Девилсон. Он сочувствующе смотрел на Бориса.
— Девушка серьезно ранена, — сказал ему Рустам. — Она теряет кровь, пуля прошла где-то в области сердца. У вас в Институте есть квалифицированные кардиохирурги?
— И даже не один, — сказал Девилсон. — Я сейчас же звоню в Институт — они пришлют машину скорой помощи…
— Нет, — прервал его Рустам. — Они могут не успеть. Надо ехать самим.
— Хорошо, хорошо, — засуетился Девилсон. — Едем. Я только позвоню, чтобы там подготовили операционную.
После ночной перестрелки Институт оцепили в три кольца, поэтому Девилсон, чтобы не терять время, так же сообщил на все блокпосты марку и номер машины, их везде пропускали, Борис жал на акселератор, и они летели не останавливаясь. Возле ворот Института их уже ожидала целая бригада людей в белых халатах. Без лишних слов они подошли к машине и быстро, но, осторожно переложив Нику на носилки, повезли ее в глубь здания. Борис было рванулся следом за ними, но его остановил американец.
— Господа, я сожалею, но дальше вам нельзя, — сказал Девилсон. — Режим чрезвычайного положения.
— Но я должен быть с ней, — глядя ему в глаза, сказал Борис.
— Борис, сейчас вы ей ничем не поможете. Пропустить я могу только родственников, — мягко, но твердо сказал Девилсон. — Вы ведь не родственник?
— Нет, Джон, — покачал головой Борис. — Вы же знаете.
— Поезжайте домой, успокойтесь. Выпейте чего-нибудь, желательно покрепче. Езжайте домой, Борис.
Девилсон был непреклонен.
— Вот моя визитка. Звоните — я буду держать вас в курсе. Будем надеяться на благоприятный исход операции. А пока надо сообщить родственникам о несчастном случае.
С этими словами Девилсон повернулся и пошел в здание. На плечо Бориса легла рука.
— Поехали, фратер, — сказал Рустам. — Пока нам здесь делать нечего. Ты ей ничем не поможешь. Поехали.
Под его рукой Борис как-то сразу обмяк и стал похож на воздушный шарик, из которого выпустили почти весь воздух. Рустам в очередной раз увидел как быстро, за одно мгновение может постареть человек. Лицо Бориса осунулось, он как-то сгорбился, съежился, уменьшился, как будто усох изнутри. Внезапно на Бориса накатило полное безразличие к происходящему. В голове его тонкой струной звенела пустота. Подталкиваемый Рустамом, Борис сел в “уазик”, Рустам сел за руль, и они поехали.
Как они ехали обратно Борис не заметил. Очнулся он лишь тогда, когда машина остановилась перед баром. Рустам вышел из машины, затем открыл дверцу со стороны Бориса.
— Идем, Борис, — сказал он.
Борис послушно вышел из машины. Бар был закрыт. Рустам постучал в дверь кулаком. Щелкнул замок, и в приоткрытую дверь выглянул Роджер.
— А, это вы, — сказал он. — Проходите.
Рустам с Борисом зашли внутрь, и Роджер закрыл за ними дверь. В баре было темно и пусто. Только над стойкой, где сидел Изаксон, горел свет.
— Как ты, фратер? — спросил Роджер Бориса.
— Нормально, — безразличным тоном ответил Борис.
— Идем, я тебе чего-нибудь налью, — сказал ему Роджер.
Они подошли к стойке.
— Чито с Никой? Как ее состояние? — спросил их Изаксон.
— Сейчас ей, наверное, делают операцию, — за себя и за Бориса ответил Рустам.
И добавил то, что обычно говорят в таких случаях врачи и простые смертные, почти то же самое, что недавно сказал Девилсон:
— Будем надеяться на лучшее.
Борис с Рустамом сели за стойку. Роджер поставил перед ними стаканы. Плеснул немного Рустаму и налил почти полный стакан Борису.
— Пей.
Борис послушно выпил. Как воду, не поморщившись. Вкуса он не чувствовал.
— А где этот ворошиловский стрелок? — спросил Рустам, имея в виду Эрика.
— Комиссар увез его в полицейский участок, — сказал Роджер. — Кстати, он хотел видеть вас, чтобы снять показания. Вы же основные свидетели.
— Да здесь полный бар свидетелей, — сказал Рустам. — А тебя он тоже опрашивал?
— Как и других. Очень энергичный блюститель закона, несмотря на полковничьи погоны.
— И что ты ему сказал? — полюбопытствовал Рустам.
— А что я ему мог сказать? — вопросом на вопрос ответил Роджер. — Что мы сидели, отдыхали, никому не мешали, а тут появился этот otmorozok и стал размахивать пистолетом. Я посоветовал комиссару взять у него анализ крови и проверить ее на наличие наркотиков. По-моему, этот тип был загружен наркотой по самые уши.
— Таки наркотики здесь ни при чем, Роджер-сан, — сказал Изаксон. — Это просто фашиствующий юнец, не обремененный идеологией. Фашизм у него в крови.
— Мне, в принципе, плевать кто он — фашист или воинствующий коммунист, что, впрочем, одно и то же, — сказал Роджер. — Я бы таких за ноги вешал и держал бы так до тех пор, пока из них все дерьмо не посыпется.
Борис, который молча сидел за стойкой, оторвал взгляд от своего пустого стакана.
— Я иду домой, — сказал он.
Все посмотрели на него.
— Правильно, — сказал Рустам. — Только не один. Я тебя проведу.
— Боишься, что я один не дойду? — криво усмехнулся Борис.
— Не боюсь, просто хочу убедиться в том, что ты идешь именно домой.
— А куда мне еще идти, — пожал плечами Борис. — Но если хочешь — пошли.
Роджер ободряюще похлопал Бориса по плечу: держись, фратер. Вместе с Рустамом Борис вышел из бара.
В этот вечер даже новая часть Орбинска была тиха и пустынна. Гулять в такое пекло не хотелось никому. Лучше попивать что-нибудь холодное, сидя в одних трусах на диване перед телевизором. Аборигены, по крайней мере, так и делали. Когда Борис с Рустамом подходили к дому, темное безоблачное небо рассекла яркая молния, и Борис практически кожей ощутил пришедший со стороны Института тихий звук. Борис вздрогнул.
— Ты что-нибудь слышал? — спросил он Рустама.
— Нет, — ответил Рустам. — А что?
— Да так, показалось.
Они вошли в подъезд. Квартира встречала Бориса неуютной пустотой и почти собранными чемоданами, один из которых был Никин. Впервые в этой квартире Борис почувствовал себя неуютно. Рустам зашел вслед за ним, огляделся.
— Мой тебе совет, — сказал он, — ложись спать. Вот тебе таблетки.
Он выложил на стол несколько пилюль.
— Проглоти две и ложись. Мне они уже не помогают, а для тебя будут в самый раз. Ты понял?
Борис кивнул.
— Я буду звонить в Институт: как будет что-то новое — я сообщу. Лады?
Борис опять кивнул. Уже уходя, в дверях, Рустам обернулся.
— И еще одно, фратер: даже когда кажется, что хуже уже не будет — знай: всегда может быть еще хуже прежнего. Слабое утешение, но знание этого иногда помогает.
Борис поднял на него глаза.
— Закон Мэрфи?
Рустам в ответ усмехнулся:
— Нет, мой жизненный опыт. Звучит как дешевая сентенция — но так оно и есть. Ну, пока, фратер.
И Рустам ушел.
Нет ничего хуже ощущения своего собственного бессилия — это Борис прочувствовал еще, когда он был начинающим никому, не известным журналистом, который вздрагивал от любого громкого звука, будь то выстрел из гранатомета или выхлоп из неисправного глушителя соседского “форда”. А сейчас он еще не знал куда себя деть. Борис подумал, что бы он сейчас сделал, если бы Эрик был в пределах его досягаемости. Убил бы? Может быть, но точно бы сделал так, чтобы ему было как можно больнее. Как больно сейчас самому Борису. Как ни странно, но то, что он чувствовал, Борис определял, как состояние боли. Эта была боль не физическая, но все же это ощущение было сопоставимо с тем, если бы ему оторвало руку или ногу. Хотя, нет — Борису казалось, что это еще больнее. Почему мне так плохо, думал Борис. И тяжело дышать. Как будто тебя внезапно ударили под дых и сунули в безвоздушное пространство. Выпить, что ли? Борис смутно помнил, что ему что-то наливали в баре, но сейчас он был трезв, странной опустошающей трезвостью, от которой хотелось лезть на стены. Пить или не пить — вот в чем вопрос. Наверное, самое разумное последовать совету Рустама. Борис прямо из крана налил себе стакан воды. Проглотив несколько таблеток, оставленных Рустамом, Борис не раздеваясь, рухнул на диван. Снотворное оказалось бронебойным: через три минуты Борис спал сном мертвецки пьяного человека.
