— Ну, ты Аделя, иди, — сказан жене комиссар. — Тебе наши мужские разговоры будут не интересны, а мы тут с господином Ласалем за жизнь поболтаем.

Мадам комиссарша кротко улыбнулась Борису и молча удалилась в свои будуары. Рука комиссара потянулась к кувшину с вином.

— Давайте, Борис, как добрые сыновья этого города, выпьем за нашу многострадальную родину и за процветание Орбинска.

Тост не блистал оригинальностью, и был не лучше и не хуже всех тех, что Борис слышал раньше, поэтому он просто сделал пару глотков из своего стакана. Справедливости ради надо было сказать, что вино было великолепным.

— А вы патриот, господин комиссар, — флегматично заметил Борис.

— Для тебя я просто Серафим, — сказал комиссар, — я же тебе говорил. И патриотизма во мне не больше и не меньше, чем в каждом из нас. А вообще в наше время быть патриотом — занятие весьма беспокойное.

— И весьма неблагодарное, — поддакнул Борис. — Хотя так было во все времена. Но вот вы, комиссар…

— Серафим или лучше Фима, — опять поправил его комиссар.

— Вот вы, Фима, скажите мне как художник художнику или лучше, как патриот патриоту, почему по городу бегают бешенные собаки, а доблестная полиция при этом бездействует.

— Ты о чем это? — нахмурился комиссар.

— В народе говорят, о черных псах, которые бегают по городу и его окрестностям. Покусаны двое: полоумный старик и одна девушка. Между прочим, она из той же компании, что и ваша дочь.

— Знаю, знаю, — недовольно проворчал комиссар. — Мне этот пионерский лагерь для полудурков, как бельмо на глазу. Сегодня мы выезжали по вызову. Дочь свою я забрал, она, правда, сопротивлялась, ты видел осколки нашей баталии во дворе, но вот с остальными… Им в большинстве уже всем по восемнадцать, родители на них повлиять не могут, да и я тоже. Единственное, что я могу сделать, так выписать им штраф за загрязнение окружающей среды. Меня больше беспокоят белорубашечники. Национализм — это наша болезнь.

— А меня больше беспокоят собаки, — заметил Борис. — Дети скоро повзрослеют, перебесятся, обзаведутся семьями, обрастут взрослыми проблемами, и им уже будет не до перестройки мира. Они превратятся в мирных обывателей. Но какая жизнь будет у той девочки, у которой обезображено лицо?

— Собаки, — проворчал комиссар. — И ты туда же, Борис. Нет никаких собак.

— А как же пострадавшая девушка? — спросил Борис. — Тем более, что местные пастухи тоже их видели.

— Да кто знает, что там было? — сказал комиссар. — Свидетельские показания сплошная муть. По моему, имело место обыкновенная разборка на почве ревности. Притон на пленере. Просто они там покрывают друг друга. Но я еще доберусь до них. А что касается собак… Идемте со мной.

Борис прошел вместе с комиссаром через весь дом и очутился пред решетчатой дверью, ведущей, очевидно, на задний двор.

— Только после вас, — церемонно сказал комиссар.

Борис немного помедлил, затем, открыв дверь, шагнул вперед. Разглядеть он ничего не успел, так как что-то большое и черное метнулось прямо к нему. Борис успел разглядеть большую оскаленную пасть и хотел было податься назад, как две большие и мощные лапы прижали его стене, а на своем лице он ощутил теплый и слюнявый шершавый язык.

— Найда, фу! — окриком осадил овчарку комиссар. — Плохая девочка! Сколько раз я тебе говорил, что так делать нельзя! Оставь Бориса в покое.

Овчарка убрала лапы с груди журналиста, но продолжала вертеться вокруг него, а ее мотающийся из стороны в сторону хвост выдавал ее дружеское расположение к новому знакомому. Для своей породы она была очень крупной, гораздо крупнее тех экземпляров, которые Борис видел раньше. И окрас ее был абсолютно черным. Черным насколько это возможно.

— Вот, Борис, познакомьтесь с Найдой, — улыбнулся комиссар. — Это и есть тот монстр, который видели ваши пастухи. Найда — это Борис, наш друг. Запомни его хорошенько. Сама она безобидней ягненка, — продолжал он, — очень дружелюбна, но ей не хватает места для игр, и иногда за городом я выпускаю ее погулять. Нагулявшись, она возвращается домой сама. Самое большое для нее удовольствие — это загнать какого-нибудь дикого кролика. Сейчас их масса развелось за городом, прямо как в Австралии. Так что сами видите, что может сделать из обычной собаки неуемное воображение.

— Ну, ладно: а старик Христопрадатис? — спросил Борис.

— А что старик? — не понял комиссар.

— Но его ведь тоже покусали. Бедняга очень плох.

— Да мало ли что могло произойти с сумасшедшим бродягой, — отмахнулся комиссар. — Сам где-то ободрался. Между прочим у моей Найды на вчерашний вечер есть стопроцентное алиби, — попытался отшутится он. — Весь вечер она занималась тем, что выкусывала у себя блох. Да будет вам, Борис, — сказал он. — Пойдемте лучше выпьем по стаканчику доброго вина. К тому же у меня к вам тоже есть разговор.

Борис с комиссаром вернулись в оружейную комнату. Комиссар разлил вино по стаканам.

— За нас! — коротко провозгласил он.

— Будем здравы, — ответил ему Борис.

После третьего выпитого стакана комиссар решил, что можно обсудить и более щекотливые, на его взгляд темы, а поэтому перешел на “ты”.

— Вот что, фратер, — сказал он. — Тут на тебя поступила жалоба.

— Жалоба? — переспросил Борис. Взглядом он прощупал своего собутыльника и все понял. — Ага, — сказал он, — графиня д, Аламбер опять обвиняет меня в совращении несовершеннолетних.

— Если она сама несовершеннолетняя, то ты прав.

— Не понял, — сказал Борис.

— Графиня д, Аламбер обвиняет тебя в сексуальном домогательстве, — пояснил комиссар.

— Что?! — изумленно спросил Борис.

— Графиня д, Аламбер обвиняет Бориса Ласаля в сексуальном домогательстве, — невозмутимо повторил комиссар. — Но можешь быть спокоен. Никаких доказательств этому у нее нет, но я обещал разобраться. В принципе, я в это не верю, но ты меня можешь успокоить.

Борис решил покончить с этим разговором.

— Я встречаюсь с ее дочерью, — пояснил он. — Ей восемнадцать лет.

Комиссар понимающе кивнул.

— А когда-то я встречался с самой графиней, когда она была просто Алисой.

Комиссар кивнул еще раз.

— Понимаю.

Борис в его голове уловил игриво-неприличные мысли, но внешне полицейский оставался бесстрастным.

— Это не то, что ты думаешь, — сказал Борис.

— А я ничего и не думаю, — стушевался полковник. — Да и что тут думать: ты мужчина, я мужчина. И вообще: полковник Морару не дурак, он все понимает. У меня по этому поводу предложение: давай выпьем за понимание — это то, чего нам всегда всем не хватает.

Борис с комиссаром выпили за понимание, затем за дружбу, потом за мир во всем мире, следом за ними последовал тост за любовь. Так они прикончили три кувшина вина. Борис уже не улавливал мысли собеседника, да и собственные мысли тоже. Когда комиссар провозглашал тост за полную победу сексуальных меньшинств за свои права, где-то вдалеке что-то шумно грохнуло. Послышался звон лопнувшего стекла.

— Вот это да, — сказал Борис. — Что это было?

— Петарды мальчишки взрывают, — заплетающимся языком произнес полковник.

— Судя по звуку, эти петарды тянут на приличный фугас, — сказал Борис.

— Орбинск — мирный город, — возразил комиссар. — Взрыв бытового газа из-за халатного отношения и безалаберности — это еще куда не шло. Но откуда здесь взяться фугасу. Сейчас мы все узнаем.

Едва он поднялся со стула, как тут же противно заверещал телефон. Комиссар взял трубку.

— Комиссар Морару слушает. Что?! — благодушное выражение его лица сошло на нет. — Когда?! Сейчас выезжаю! — казалось, хмель с полковника слетел моментально. В миг отрезвевший полицейский повернулся к Борису:

— На территории Института произошел взрыв: предполагают теракт. Есть пострадавшие.

Комиссарский джип летел с максимально возможной для этих дорог скоростью. Именно “летел”, потому что на каждой кочке машину подбрасывало, а кочек было довольно много, так что треть пути они преодолели влет. По дороге комиссар беспрестанно матерился, и при этом постоянно сбивался на “великий и могучий”.