— Ну и где наш доблестный комиссар? — спросил Борис, подражая известному киноперсонажу. — Где наш герой? Наш микро-Робокоп, как ласково я его называю?

Совершенно точно, что молодое поколение не смотрит старые фильмы, а этот представитель молодежи вдобавок не имел никакого представления о таком вербальном выражении своих чувств, как ирония.

— Комиссар дома, отдыхает. У него сегодня выходной, — сказал полицейский.

— Понимаю: война войной, а обед по распорядку. А после хоть трава не расти. Он хоть знает, что твориться в его владениях? — спросил Борис.

— А что творится? — без всякого интереса полюбопытствовал блюститель закона.

— Бешенные собаки бегают по городу, покусали старика и девушку, — сказал Борис.

— А при чем тут мы? — непонимающе спросил парнишка. — Сумасшедший бродяга-старик шатается по городу, как бродячая собака, поэтому неудивительно, что его кто-то покусал.

— А девушка? — спросил Борис.

— А что девушка? Такая же бродяжка, как и этот полоумный старик, — парировал защитник правопорядка. — Законопослушные граждане не живут в палатках в пыли и грязи. Да и были мы там, и никаких собак не нашли. Не бегать же за каждой дворнягой по всей округе, — самодовольно закончил он.

Борис мысленно возмутился и хотел было сказать в адрес парня что-нибудь хлесткое, даже обидное, но тут же подумал, что мальчишка попросту кому-то подпевает, и было нетрудно догадаться кому. Каков поп, таков и приход, подумал Борис и решил оставить его в покое. Он только спросил, где живет комиссар и, не дождавшись ответа, быстро развернулся на сто восемьдесят градусов, оставив несознательного полицейского в полном недоумении.

Комиссар Морару жил в собственном доме на окраине старой части города. Дом, очевидно, был не маленький, но из-за высокого забора Борис мог видеть только красную черепичную крышу. Борис подошел к глухим воротам и, найдя звонок, нажал кнопку. Ждать ему пришлось довольно долго, но когда дверь в воротах открылась, Борис отпрянул в сторону. В дверном проеме, в ярко-желтой запачканной футболке, синих вылинявших спортивных штанах с двустволкой в одной руке и патронташем через плечо, роскошные в своей лохматости усы торчат параллельно земле — Панчо Вилья, да и только, — стоял комиссар Морару.

— Борис! — закричал комиссар. — Господин Ласаль, — тут же поправил он себя, — добро пожаловать в мое скромное жилище! Рад, очень рад. Прошу вас, проходите, — и он посторонился, освобождая проход. Борис напряг мозги, но ничего кроме искреннего любопытства и неподдельного радушия в мыслях комиссара не прочел. Жестикуляция, сопровождавшая эти слова, очевидно, означала всего лишь выпирающее через край гостеприимство, и Борису ничего не оставалось, как воспользоваться приглашением и войти.

Скромное комиссарское жилище поражало своим великолепием. Видимо, комиссар еще в детстве так представлял себе дом состоятельно человека, и, несомненно, дизайнером и архитектором этого буйства фантазии был он сам.

Двухэтажное здание, облицованное касэуцким камнем, с флигелем, мансардой, балкончиками, мезонином и четырьмя башенками по углам было нечто средним между феодальным средневековым замком, крестьянской фазендой в стиле ультра модерн и архитектурным кошмаром пьяного параноика. По крайней мере, на взгляд Бориса. Двор был вымощен белым мрамором, по которому почему-то были разбросаны осколки какой-то посуды. По среди двора стоял фонтан: точная копия дуэта — Самсона издевающегося надо львом. Скульптор явно родился в те времена, когда о “Гринпис” еще никто не слышал. Все бы ничего, но тут же, чуть повыше, над этой классической скульптурой, довершая ансамбль, расположился писающий амурчик, чья оптимистическая струйка попадала прямо в оскаленную от негодования пасть царя зверей. Тем самым он как бы говорил всем: “Клал я на вас с прибором”. Это было весьма символичным: безоговорочная победа безвкусицы над мировой культурой. “Когда я слышу слово “культура”, я вызываю мою полицию”, в тему вспомнилось Борису.

— Как хорошо, что вы зашли, господин Ласаль, — продолжал изливаться комиссар. — У меня сегодня выходной, можно просто посидеть: по-приятельски, без чинов, вспомнить былое.

Серафим Морару прямо-таки весь лучился дружелюбием.

— Аделя! — вдруг заорал он. — У нас гости!

Борис вслед за хозяином посмотрел на балкон. Хозяйка дома представляла собой обычный тип южных красавиц: рано взрослеющих, рано выходящих замуж, рано толстеющих и рано выходящих в тираж. Типичная местная матрона. Из нее можно было бы скроить двух не худых мужчин, если бы не ее усы. Их с избытком бы хватило на целый гренадерский полк. Марианна была рождена точно не от нее. Во всяком случае, Борис с трудом мог себе представить, что со временем из симпатичной девушки получится вот такая кустодиевская матрешка.

— Дорогая, как обычно — принеси все мне в берлогу, — сказал комиссар. У нас с господином Ласалем мужские разговоры.

— Ну, господин Ласаль, — повернулся он к Борису, — прошу ко мне, в мою штаб-квартиру.

— Можете меня звать по имени, я не при исполнении, — сказал Борис. — Но скажите, вы всех встречаете с оружием в руках? Или вы так развлекаетесь — стреляете по тарелочкам? — Борис осторожно потрогал носком сандалии осколок какой-то керамики.

— Это следствие маленькой домашней пикировки, Борис, не обращайте внимания. А вот это, — комиссар потряс автоматом, — моя коллекция, вернее, малая ее часть. Вам как человеку почти военному это будет интересно. Ну, идем.

И они прошли в дом. Внутреннее его убранство соответствовало внешнему виду. Персидские ковры здесь сочетались с паласами и домоткаными дорожками, а классические репродукции на стенах соседствовали с постерами из журналов. Это было царство разнообразия, но когда Борис зашел в комиссарскую “берлогу”, то он лишь присвистнул от удивления. Комната была довольно большой: метров десять на десять, и повсюду — на стенах, на полках и стеллажах красовалось самое разнообразное стрелковое оружие. Здесь были револьверы и пистолеты, винтовки и ручные пулеметы, образцы позапрошлого века и самые современные экземпляры. Суперубойный “глок” соседствовал с “маузером”, а снайперская винтовка Драгунова с автоматом Томпсона. Полицейский улыбаясь следил за Борисом, наслаждаясь произведенным эффектом.

— Да здесь можно целую армию вооружить! — наконец сказал Борис.

— Ну, армию, может быть и нет, но батальон вооружить можно, — сказал комиссар. — Все абсолютно законно, — заверил он Бориса. Вид у него был довольный как у кота, добравшегося к миске со сметаной.

В это время в комнату вплыла мадам Морару, неся перед собой большой поднос, заставленный различной снедью, в центре которого красовался большой запотевший кувшин.

— Вот, Аделя, хочу тебе представить Бориса Ласаля, нашего земляка, очень известного журналиста и моего друга детства, — сказал комиссар.

Насчет друга детства он, конечно, перегнул, но Борис промолчал, решая не вдаваться в подробности. Мадам Морару не спеша поставила поднос на журнальный столик. Надо сказать, что для своей комплекции она обладала известной грацией. Ее движении были даже изящны. Протянув свою пухлую белую руку, она пропела очень мелодичным, совершенно не вяжущимся с ее внешностью голосом:

— Добро пожаловать домой, господин Ласаль. Пользуясь случаем, хочу сказать, что вы талантливый журналист.

Не может быть, мелькнуло в голове Бориса. Его предположение подтвердил сам комиссар:

— Аделя читала твою книгу, а я вот, признаюсь, грешен — не знаком. Говорят, ты там всякие ужасы описываешь. Аделе после того, как она прочла твою книгу, неделю снились кошмары. Один раз во сне меня так лягнула, что я с кровати полетел. Синячише был на всю ляжку.

Комиссар загоготал, как будто это была изысканная острота, и с чувством звонко и смачно поцеловал мадам комиссаршу в пунцовую щеку. Тут Борис с удивлением понял, что Серафим Морару любит свою жену, любит ее такой, какая она есть, и, может быть, в его глазах она до сих пор осталось той стройной юркой девочкой, какую он встретил двадцать лет назад.