В этот момент говорить серьезно Борис просто не мог: слишком сумасшедшими казались заявления его мистического гостя.

— Да ладно вам, в самом деле, — сказал Черный чуть обиженно. — Всюду вам видится коричневая чума. Фашизм — это крайнее проявление человеческих комплексов. Самодостаточному человеку, незачем утверждаться, мучая и издеваясь над другими людьми.

— Где-то я уже это слышал, — как бы про себя сказал Борис. — Но с меня сегодня хватит. У меня, наверное, на самом деле ангельский характер, раз я выслушиваю ваши бредни.

— Зря иронизируешь, — сказал Черный. — Времени у тебя на раздумье осталось мало. Совсем скоро тебе придется принять решение. Отсидеться в стороне не удастся. Ангелы, как и люди, во всем свой интерес имеют. Захочешь сохранить то, что тебе дорого — придется сделать выбор.

Тут Черный потянулся и с наслаждением зевнул.

— Ладно, мне пора. Устал я. Да и светает уже.

Прямо тень отца Гамлета, подумал Борис. В комнате заметно потемнело, Черный практически слился с этой темнотой и голос его как бы растворялся во мраке.

— Ты подумай над тем, что я тебе сказал, — сказал Черный. — Мы еще встретимся.

И уже изменившимся механическим голосом он добавил:

— I’ll be back! — и затем так коротко хихикнул.

— Да кто ты такой, черт возьми?! — спросил Борис.

Но ему уже никто не ответил. Он был один.

В комнате посветлело. Где-то неподалеку испорченным будильником прокукарекал петух. Борис почувствовал, что вновь обрел способность двигаться. За окном было раннее утро. Он огляделся. На стуле рядом с диваном висел старый отцовский китель. Дурацкий сон, подумал Борис. Но чертовски реалистичный. Шуточки мозга, как говорит Роджер. Борис почувствовал, что весь взмок, а во рту у него пересохло. Язык был тяжелым и неподвижным. Он пошел на кухню и один за другим выпил два стакана воды. Тут ему показалось, что в воздухе витает странный запах. То ли запах тухлых яиц, то ли серы. Вчера забыл мусор вынести, подумал Борис. Он осмотрел квартиру. Входная дверь была закрыта на замок, во второй комнате тоже никого не было. Он был один.

Часы на стене показывали половину четвертого. Оказывается, он спал всего два часа. Борис раздвинул диван, расстелил постель и, раздевшись, нырнул под простынь. Через минуту он провалился в сон как в черную вату. Больше ему ничего не снилось.

Когда Борис проснулся второй раз, за окном был день. Голова была тяжелой, как после перепоя и по-прежнему очень хотелось пить. На кухне Борис весьма неудачно ударился ногой о ножку табуретки. Чертыхнувшись, он ухватился рукой за ушибленное место, но не удержал равновесия и боком въехал в маленький кухонный столик. Стакан, стоявший на самом его краю, покачнулся и полетел вниз. Борис внутренне напрягся и даже невольно зажмурился, ожидая услышать звон разбитого стекла. Но ничего такого не произошло. Прошла секунда, другая — Борис приоткрыл один глаз. Раритетный, граненный сталинский стакан, опровергая все законы физики, висел в воздухе сантиметров в двадцати от пола. Ни хрена себе, мелькнуло у Бориса в голове. Когда он облегченно решил перевести дух, стакан стал медленно опускаться на пол. Борис опять замер, задержав дыхание. Обнаглевший стакан опять завис в воздухе. Борис потихоньку стал расслабляться, и стакан стал опускаться вниз. Когда до пола оставалось не более двух сантиметров, Борис выпустил остатки воздуха из легких. И стакан тут же с негромким стуком упал на бок. Борис продолжал изумленно смотреть на этот предмет посуды. Стакан продолжал оставаться обыкновенным стаканом, чуть пожелтевшего, толстого стекла. Борис поднял его с пола и поставил на стол. Потом он осмотрел его со всех сторон и даже осторожно в него дунул. Полтергейст, подумал Борис, телекинез и белая горячка. Или не полтергейст. Борис чувствовал, что должен попробовать еще раз. Он немного задержал дыхание, зажмурился и смахнул стакан со стола на пол. Он попробовал воспроизвести в себе те же ощущения, что почувствовал в первое несанкционированное вертикальное перемещение стакана сверху вниз. И это ему удалось. Когда Борис открыл глаза, посуда эпохи культа личности безмятежно висела в воздухе, чуть заметно покачиваясь из стороны в сторону. Борис, уже освоившись с еще не понятным ему ощущением, усилием воли опустил вышеупомянутый предмет на пол. Я волшебник, подумал Борис, чертов Копрефильд. От этой мысли шум в голове немного поутих, но никакого восторга по поводу своих новых качеств он не ощутил. Ну, Коперфильд, и Коперфильд. Но в голове что-то зудит, как надоевшая муха. Ни кофе, ни контрастный душ так и не привели его в чувство.

Когда Борис вышел на улицу, то перед подъездом он обнаружил целую толпу, человек пятнадцать, в основном состоящую из проживающих по соседству бабулек и прохожих зевак, не знающих, куда убить собственное время. Бабушки что-то довольно оживленно обсуждали. Неподалеку от этого гербария, с лицом спившегося Вини-Пуха и примерно такого же роста, нервно покуривал пожилой сержант полицейский, а два невозмутимых санитара загружали в машину “Скорой помощи” носилки, накрытые окровавленной простыней, под которой угадывалось чье-то неподвижное тело.

— Что произошло, командир? — спросил Борис, подойдя к представителю закона.

Полицейский снизу вверх оценивающе посмотрел на Бориса, как бы раздумывая отвечать ли ему на вопрос, затем он мрачно сплюнул в ближайший куст и сказал:

— Чертовы псы, будь они неладны. Бегают ночами по городу, людей пугают. А тут на тебе, еще человека погрызли.

Щелчком пальцев вслед за плевком он отправил окурок.

— Насмерть? — спросил Борис.

— Слава богу — нет. Но досталось ему сильно. Видимо гнали они его долго. Он хотел укрыться в подъезде, но не успел. Его нашла одна старушка. Когда пошла выносить мусор.

Только сейчас Борис заметил на дорожке ведущей к подъезду кровавые следы.

— А куда смотрит санитарная служба? — спросил Борис. — Неужели их нельзя переловить?

— Тоже мне — ловец среди овец, — зло сказал сержант. — Эти твари поумнее нас с тобой будут. Ты их сам-то видел? Огромные, черные как уголь, и глаза огнем горят.

— Собаки Баскервиля, — задумчиво, как бы про себя сказал Борис.

В отличии от Маркуса, сержант, видимо, в детстве был ознакомлен с основоположником дедуктивного литературного жанра, так как, подозревая издевку, зло уставился на Бориса. Но лицо Бориса оставалось невозмутимым.

— Нет, я их не видел, — сказал он.

Успокоившись, сержант опять вернулся к больной теме.

— Эта псина из кино просто щенок по сравнению с этими тварями. Не собаки, а какие-то мутанты. Настоящие монстры. Не хотел бы я с ними встретиться темной ночью без своего Джоржи.

И полицейский выразительно похлопал рукой по висящей на его поясе кобуре. Борис подошел к машине “скорой помощи”. Флегматичные в своей невозмутимости санитары не очень то торопились. Двери фургона все еще были открыты, но Борису были видны только торчащие из-под простыни дырявые подошвы сильно изношенных туфель. Борис хотел было уйти, но тут он его посетила одна мысль. Пользуясь предоставленной ему возможностью, а также халатностью санитаров, Борис залез в фургон. В своей жизни он видел вещи и пострашнее, но это зрелище было не из приятных. Пострадавший был укрыт простынею до самого подбородка, седая нечесаная борода топорщилась вверх как приспущенный белый флаг. Он часто и с хрипом дышал. Каждый его выдох был похож на слабый стон. Когда Борис наклонился над ним, он открыл глаза и сказал:

— Вот пришло и твое время, ангел. Недолго тебе носить серый цвет. Я знаю, что ты примешь правую сторону, но я тебе уже ничем не смогу помочь. Я очень устал. И я хочу домой. Все — иди! Ты теперь знаешь кто ты. Иди. Я хочу спать.

И старик Христопрадатис закрыл глаза. Борис вышел из фургона и подошел к санитарам. Те припирались по поводу того, кто из них должен сделать старику капельницу с плазмой.

— Поторопитесь, — сказал он им. — Если ему срочно не оказать помощь, он истечет кровью.