И это говорит человек с высшим образованием, врач, подумал Борис, а сам сказал:

А ты не допускаешь мысли, что в Институте просто медицинское оборудование лучше вашего, да и сами врачи тоже? Не зря же Институт международный. Допускаю, — сказал Рустам. — И то, что оборудование лучше, и врачи поопытней, и то, что господь бог решил спуститься с неба и лично произвести чудо. Но есть такое понятие: травмы не совместимые с жизнью. Если человек попадает под десятитонный грузовик, и голова его размазана по асфальту, то шансы его выжить ноль целых и хер десятых, и никакое чудо тут ему не поможет. А когда после такой травмы человек через неделю разгуливает по улице, то это уже попахивает какой-то чертовщиной. И такой случай не единичен.

Борис вспомнил, что ему рассказывал Роджер о тех слухах, которые ходят вокруг Института. Уж ни Рустам их автор?

— С кем ты еще об этом говорил? — спросил его Борис.

Только с Жоркой Афиногеновым. Ему тоже кажется, что с этим Институтом не все ладно. У него там какие-то финансовые интересы. Ты мне не веришь? — спросил Рустам. — Поговори с пожилыми людьми. Они беспокоятся за своих внуков. И это не старческий маразм. Все, кто обращался в Институт за помощью вышел оттуда другим человеком. Этим детям в глаза смотреть страшно: пустота и полное безразличие. Ты сходи молодежный клуб, “Зона риска” — так он называется. Уже был, — буркнул Борис. И что ты думаешь? — спросил Рустам. Мне они тоже показались несколько странными, — нехотя признал Борис. — Но это объясняется просто возрастной разницей. Мы были другими, но это не значит, что они или мы ненормальные.

Рустам потянулся за бутылкой и Борис обратил внимания, что она почти пуста. При такой жаре его должно было развести до кисельного состояния, но Рустам продолжал оставаться, как говорят, “в состоянии среднего алкогольного опьянения”, а речь его была связанной и вполне осмысленной.

Знаешь, фратер, — продолжал Рустам, — я и сам это считал полной чушью, пока не испытал последствия этой психокоррекции на себе. Ты знаешь, я уже девять лет как женат. Помнишь Лидку Зарубину из 7-го “Б”? Вот она меня и осчастливила.

Борис вспомнил хрупкую, стройную девочку на три класса младше их по школе, с вполне округлившимися формами и красивым кукольным лицом.

— Первые четыре года мы жили счастливо. Вернее, я жил в неведении. Ходил по городу и чуть не срывал телеграфные провода. Короче, как в итоге выяснилось, Лидка оказалась слаба на передок, вследствие чего я носил до неприличия раскидистые и ветвистые рога. Уж сколько ссор из-за этого у нас было, я ее и бить пробовал, и расходились мы два раза, но все это помогало только на время. Каждый раз она клялась, что любит только меня одного, да и я это чувствовал. Каждый раз она обещала, что это было в последний раз, и каждый раз этот последний раз оказывался предпоследним. Правда, в последнее время она вела себя осторожней, и делала все так, чтобы я ничего не знал. Но все равно я чувствовал, что она мне изменяет. Друзья и коллеги стали относиться ко мне с брезгливой жалостью: как же — у этого тюфяка нет даже силы воли бросить свою нимфоманку. Вот так мы и жили: мучили себя и друг друга. А потом она решила пройти сеанс психокоррекции: подруги все уши прожужжали — у одной после такого сеанса муж бросил пить, как рукой отрезало. У другой подруги — сын сорванец, по которому плакала колония для трудных подростков, превратился в юного послушного ангела. Тогда нам это казалось неплохой идеей, спасительным выходом из нашего положения.

Тут Рустам замолчал, то ли он поддался воспоминаниям, то ли ему снова захотелось выпить.

И что же случилось дальше? — спросил Борис. Про себя он подумал, что рассказать такое, пусть даже и бывшему однокласснику, можно было только с бодуна или если ты уже совсем отчаялся.

Рустам еще больше потемнел лицом, желваки его ходили ходуном, будто он что-то пережевывал.

Когда она вернулась — это был совершенно другой человек. Я сначала этого и не понял. Внешне она оставалась той же Лидкой, которую я знал. Но ее характер… Она стала покладистой, очень любезной, предупредительной. Она сменила свои супермини декольтированные наряды на более строгую одежду. Она действительно перестала обращать внимание на других мужчин, как, впрочем, и на меня. Раньше в постели это была женщина-огонь, но после того как она побывала в Институте… Заниматься с Лидкой любовью стало тоже самое, что заниматься любовью с манекеном, только в манекене больше темперамента. Но самая большая перемена произошла с ее глазами. Ты видел море, нет, не море — океан пустоты? Чтобы это увидеть, достаточно было заглянуть в Лидкины глаза: ни любви, ни ненависти, ни призрения — полное ничто. Это страшно, фратер. Это как находиться под одной крышей с живым покойником. Сначала я перестал спать с ней в одной постели, а теперь практически живу на работе: там днюю и ночую. По городу стараюсь не ходить — нервы стали ни к черту. Как встречаюсь взглядом с таким вот зомби у меня мороз по коже. В последнее время почти не сплю, а если и удается заснуть, то снится всякая дрянь, от которой просыпаюсь в холодном поту. Даже водка не помогает. Клинический случай, — сказал Борис. — Водка не помогает, а я чем могу, фратер? Я к Жорке обращался, он человек солидный, состоятельный, — сказал Рустам, — Думал, поможет разобраться. Но он сам чего-то боится. Посоветовал обратиться к тебе: ты опытный журналист, ты должен понять что к чему, — пояснил он.

Борис схватил бутылку с остатками уже теплой водки, вылил все в свою уже пустую кружку и тут же выпил. Ну, Жорка, ну друг, Бельмондо хренов, вот удружил, — зло думал Борис. — Умотал на свои Багамы, а тут должен расхлебывать неизвестно что. Здесь у всех от скуки мозги набекрень. Натравил на меня одношкольников-однокласников, а сам умыл руки.

Вот что я тебе скажу, Рустам, — раздражено сказал Борис, — бросай пить. Здесь у нормальных людей от жары крыша едет, вот все и ходят обалдевшие. От той же жары и крысы сбежали из города. Пекло ведь адово. А ты еще водкой усугубляешь. Хочу тебе напомнить, фратер, что крысы бегут с тонущего корабля, — криво усмехаясь, сказал Рустам. — Ладно, не напрягайся: я надоедать тебе не буду. Рад, что у тебя все в порядке. Забудь о том, что я тебе говорил, не забивай себе голову. Будь здрав, фратер.

Рустам встал и протянул для прощания руку. Борис, не вставая, вяло пожал ее, и Рустам, повернувшись, несколько нетвердой походкой вышел из бара. Некоторое время Борис продолжал смотреть в одну точку, как бы пытаясь собраться с мыслями. Он ожидал от Рустама чего угодно: от пьяных просьб помирить Рустама его с женой, до требований поднять мировую общественность на борьбу с нечистой силой. Не ждал он только того, что его так просто оставят в покое. Да ну их всех, сам себе говорил Борис, я в отпуске, чего они на меня все накинулись. Жили они же как-то без меня. И зачем я здесь торчу — вот в чем вопрос. Дожидаюсь обещанного конца света? Судя по жаре, то он уже наступил. Сумасшедшая жара: постоянно хочется пить. Одному Роджеру хорошо: если такая погода продлится до конца лета, то он озолотится. А мне не помешает развеяться: насколько мне помнится, в старом городе отличные виды.

Когда Борис садился в машину, стоящую позади бара, он услышал за спиной знакомый голос.

— Нехорошо бросать девушку одну в подобном месте.

Борис обернулся. Он совсем забыл, что договорился с ней о встрече. Ника выглядела немного старше, как будто за ночь в ней стало немного больше от взрослой женщины. Но вместе с тем она оставалась такой же юной и милой. На мгновение перед его глазами возник юный образ его бывшей пассии, который тут же сменился искаженным злостью лицом новоиспеченной графини. “А почему бы и нет?” — мелькнуло у него в голове. — Седина в бороду- бес в ребро! Бес — так бес! Хотелось плюнуть на все и не думать о зомби, разгуливающих по родному городу, о нормальных до ненормальности детях, экзальтированном полоумном старике с псевдогреческой фамилией. Не думать о спивающемся однокласснике и о бывшей любимой девушке, возникшей из их прошлого на пороге его квартиры морализирующей фурией. Хотелось быть беспечным, наивным и безрассудным. В этом Борису мог помочь только один человек. А она стояла рядом и, ничего не подозревая, мило улыбалась. Борис приосанился, надул щеки и заложив одну руку за спину, открыл дверцу машины. Голосом заправского дворецкого он прогнусавил.