Борис встал и подошел к стойке.

— Это что: ненавязчивый ирландский сервис? — спросил он.

Роджер пожал плечами.

— Издержки демократии, фратер. И суровые законы бизнеса: нанять официантов мне не по карману Ты это видел? — Роджер ткнул пальцем в табличку, висевшую над барной стойкой. На ней черным по белому на трех языках было написано: “В заведении нет официантов. За напитками подходите к стойке”. — На входе висит такая же. Так что все

по-честному.

Борис взял поднос с напитками и вернулся к Рустаму. Тот нетерпеливо потянулся к бутылке и трясущимися руками налил себе полную стопку водки.

— Ну, что, фратер, будь здрав, — Рустам чокнулся стопкой с пивной кружкой и не дожидаясь Бориса одним махом опрокинул ее в себя. Борис, чтобы не обособляться, тоже сделал пару глотков. Больше всего ему сейчас хотелось отвязаться от этого корифея морфопатологии. Но для этого требовалось соблюдения элементарных приличий, все-таки, когда-то они были одноклассниками. Борис решил форсировать события.

— Ну, как сам? — спросил он Рустама. — Как жизнь, как здоровье?

— Лучше всех, — сказал Рустам, криво усмехаясь, — только никто не завидует.

— Семья, дети? — спросил Борис.

Слава богу, детьми я так и не обзавелся. В наше-то время, — Рустам достал из кармана брюк мятую пачку сигарет. Закурив, он опять потянулся к бутылке, — Не думаю, что мои дети были бы мне благодарны за чудо своего рождения. Сумасшедший век. Как говорили древние:”O, tempora! O, mores!” Да что мы, право, обо мне? Я рад тебя видеть, мы живы — давай лучше выпьем, как полагается настоящим мужчинам серьезного возраста.

Рустам снова наполнил свою стопку. На этот раз рука его не дрожала.

За встречу, фратер, — Рустам поднял на Бориса красные, воспаленные, как от бессоницы глаза и его стопка опять поплыла навстречу к бокалу с пивом. “И пьяницы с глазами кроликов…” — вспомнилось Борису. Рустам уже взметнул руку вверх, но поднеся стопку ко рту, он внезапно остановился. Он внимательно посмотрел на Бориса, опять усмехнулся и вернул стопку на стол. Ты думаешь, я пью? — спросил он Бориса, глядя ему прямо в глаза. — Думаешь, я алкоголик? Вот тут ты не прав, фратер. Не считая двух последних месяцев, я выпивал только на Пасху и Рождество. Пьют все, но по разным причинам. И почему же пьешь ты? — спросил его Борис. Причина проста, Борис, — Рустам немного помедлил, как бы раздумывая, стоит ли ему продолжать откровенничать. — Я боюсь, фратер.

Уже не чокаясь, он осушил одним глотком вторую стопку, и, поставив ее на стол, поднял на Бориса абсолютно трезвые глаза. И только сейчас Борис увидел то, что не заметил сразу. Казалось, что даже серный цвет его глаз был цветом страха, в них было что-то заячье, цвет загнанного серого зверька, и только в расширенных зрачках пряталось что-то человеческое.

Все началось примерно полтора года назад. Сначала исчезли крысы — сразу, в один день и во всем городе. Рядом с отделением морфопатологии находилась камера утилизации биоматериалов. Ну, ты понимаешь. Так вот, как мы не пытались с ними бороться, но крысы там не переводились. Уж чем их только не травили. Иногда казалось, что с серыми тварями покончено, но нет — спустя время они появлялись снова и снова. Говорят, что во время травли они находили убежище в кладбищенских склепах. Благо, они были недалеко — через дорогу. То, что больничные корпуса находились рядом с городским кладбищем, было весьма символичным и очень удобным. Рядом с реанимацией отделение паталогоанотомии — и через дорогу кладбище.

Рустам налил себе еще стопку, и выпил ее, не дожидаясь Бориса.

Так вот: сначала исчезли крысы. Первым это заметил больничный сторож дед Аким. Неся службу на своем боевом посту, он развлекался тем, что придумывал и изготовлял всяческие хитроумные ловушки для не менее хитроумных хвостатых тварей. Поймав одну из них, он радовался, как ребенок и, как положено серьезному охотнику, вел счет своим победам — на своей палке он делал маленькие зарубки. Каждая из них соответствовала одной пойманной и собственноручно утопленной Rattus norvegicus. Кстати, один сержант дорожной полиции клятвенно утверждал, что видел, как крысы покидали город. Это было похоже не на паническое бегство, а на организованное отступление регулярной армии. Сержант уверял, что шли они строем на задних лапах. Но последнему утверждению уже вообще верить нельзя — на тот момент слуга закона не вязал лыка. Через несколько дней город пережил нашествие тараканов. Тараканы присутствовали даже там, где их никогда не было и в помине. Медсестры в родильном отделение ходили с резиновыми хлопушками и били усатых тысячами. Тараканов не было только в Институте. Институт и избавил Орбинск от назойливых насекомых, внемля стонам трудящихся. По городу проехал фургончик с эмблемой Института на темных тонированных стеклах и спутниковой тарелкой на крыше, проехался по всем улицам, даже по самым глухим переулкам, и тараканов не стало — исчезли все до одного.

— Прямо какой-то зоологический детектив, — пошутил Борис.

Было бы это все смешно, если бы не было так грустно, Ласаль — угрюмо сказал Рустам. — Потом все было как в той сказке: чем дальше в лес, тем все страшней. Спустя неделю после тараканьего нашествия почти у всех детей в городе, от трех до двенадцати лет началась массовая истерия. Они боялись спать по ночам, им чудились какие-то страшилища: оборотни, вурдалаки и прочая нечисть. Малыши писались в постель, а у детей постарше стали наблюдаться странные припадки. “Индуцированный психоз” — таков был единодушный диагноз орбинских психиатров, но кто или что было причиной столь странного явления, для них так и осталось загадкой. Их общими усилиями лечение стало мало-помалу приносить свои результаты, но тут произошло нечто вообще из ряда вон выходящее. В семьях, где было по двое детей, старшие братья или сестры попытались убить своих младших братьев и сестренок. Только своевременное вмешательство взрослых предотвратило трагедию. В одном случае семилетняя девочка пыталась выпихнуть своего пятилетнего брата из окна девятого этажа. Если бы их бабушка продремала в своем кресле на три минуты дольше, мальчику вряд ли удалось бы выжить. Как и в случаях с другими детьми, его сестра объяснила свой поступок тем, что ее младший брат является порождением нечистой силы, которую надо уничтожить ради всеобщего спасения. Мэр забил тревогу, и городской совет решил обратиться в Институт: в нем были собраны лучшие светила мировой медицины. А через три дня, возвратившись из Института, все дети были здоровы. Как объяснили орбинским врачам, в этом случае был применен какой-то мудреный метод психоориентации. Психокоррекции, — подсказал Борис. Вот-вот, даже ты знаешь, — сказал Рустам. — После этого случая орбинские психиатры, а вскоре за ними и другие врачи остались без работы. Всех пациентов, у которых было что-то сложнее воспалившегося аппендикса, стали увозить в Институт. Мы по-прежнему получали свою зарплату, но при этом нам абсолютно нечем было заняться: больничные палаты пустовали, а на прием к врачам приходили только старики и старушки, которым так же как и нам некуда было убить свое время. Мне вспоминается анекдот про одного еврея, который говорил, что “где бы ни работать — лишь бы не работать”, - сказал Борис. — Фратер, тебе грех жаловаться: половина человечества мечтает ничего не делать и получать за это деньги. Тем более патологоанатом как специалист в идеале должен быть наименее востребованным. Так на что же ты жалуешься? Я же врач, Борис, — грустно сказал Рустам. — Морфопатология — только часть моей работы. Конечно, я как последователь Гиппократа должен был быть рад, что люди стали меньше нуждаться в услугах медицины. Но согласись, что чувствовать себя невостребованным тоже не очень приятно. Но, в общем-то, дело не в этом. Далее стали происходить вещи еще более странные. Например, привозят к нам в реанимацию человека в постинсультном состоянии, в результате которого он впадает в кому, что приводит к состоянию клинической смерти: мы фиксируем остановку сердца и дыхания. Мы подключаем аппараты искусственной жизнедеятельности, хотя и ежу понятно, что пациент безнадежен. Но родственники больного обращаются с просьбой к руководству Института, и его перевозят туда. Я бы об этом и не вспомнил, но представь себе мое удивление, когда я через день встречаю этого человека на улице в полном здравии. Ну и что тебя удивляет? — спросил Борис. Да это невозможно. Это был почти труп. Даже если бы он и смог бы выкарабкаться из этого состояния, то на это понадобились бы месяцы, если не годы. А через день он идет по улице, улыбается, как будто с ним ничего не произошло. Но это не главное. Ты бы видел его глаза. У мертвеца они и то более живые. А это даже не мертвец — зомби.