— Ника твоя дочь?! — выдавил из себя Борис.
Ну не твоя же, — колко заметила Алиса. — Слава богу, я не успела от тебя забеременеть. Так вот, я тебя предупредила: держись от Ники подальше!
Развернувшись всем корпусом, словно солдат на плацу, она с преувеличенным выражением оскорбленной добродетели на лице и чувства превосходства на затылке, презрительно виляя бедрами, царственно удалилась. Борис закрыл за ней дверь, прошел в комнату и рухнул на разобранную постель. Алиса — мать Ники, думал он. С ума сойти. Моя Алиса. Хотя, конечно, не моя. Графиня д’Аламбер, надо же… Выйти замуж, чтобы получить титул графини — это как раз в ее стиле. Как и морочить мужчинам головы. А ведь я ее любил. Как говорила сама Алиса — любят не за что-то, а вопреки чему-то. Вот и меня вопреки здравому смыслу тянет к женщинам, общение с которыми мне категорически противопоказано. Ведь с самого начала мне показалось, что в Нике есть что-то неуловимо знакомое. И двор мне тот тоже знаком: сколько часов я провел, околачиваясь возле него в стремлении увидеть объект своего воздыхания. Все забыл. А я даже посвящал Алисе стихи, рифмуя “любовь — кровь, страсть — пропасть”, в общем, дрянные стихи, хотя написаны они были с чувством. Но что там говорила Ника про свою мать: пристрастие к спиртному, семейный диктат, завышенное самомнение — одно слово: желчная натура. Вероятно, выражение “противный, как рыбий жир” — это Ника тоже переняла у своей матери. И куда девалась та раскрепощенная и улыбающаяся молодая женщина, которую я знал? Перед глазами возникло лицо разъяренной фурии. Господи, спасибо тебе, что уберег меня от напасти преждевременного бракосочетания. Бориса аж передернуло от этой мысли. Кстати, о боге: не мешало бы навестить отца Варлама, в миру Валерия. Чего он, в самом деле, баламутит воду. Нехорошо: позволяет психически нездоровым людям разгуливать по городу. Здесь же множество иностранцев: подумают еще, что мы здесь все такие — страна непуганых идиотов.
Возвращаясь домой вчера поздним вечером Борис опять столкнулся с городским сумасшедшим, стариком Христопрадатисом. Тот вел себя более-менее нормально: как водится по своему статусу, стрельнул у Бориса пару франков на выпивку и только под конец, прощаясь, сказал нечто такое, чего Борис так до конца и не понял.
Времени осталось мало: ты должен выбрать — с кем ты. Чаши весов в равновесии и только ты можешь склонить их в одну или другую сторону. Вспомни, кто ты есть.
Сказав это, старик опять отвесил Борису поясной поклон и, шагнув в кусты акации, растворился в темноте. Очень странный законспирированный сумасшедший, подумал Борис. Но на этой встрече странности не закончились. Уже подходя к дому, Борис услышал тот же странный звук, который он слышал не далее как позавчера вечером возле того же злополучного Института. На горизонте возник едва заметный зеленоватый всполох и вслед за ним пришел этот звук: тонкий, еле уловимый, но вместе с тем до жути пугающий. Борис огляделся по сторонам. Эта часть города продолжала спать, только затявкали собаки и пронзительней заорали коты. Звук длился минуту и пропал так же внезапно, как и появился. Еще через минуту город затих.
Будущий отец Ваарлам — в прошлом Валерка Тудор — в школе был кем-то вроде мальчика для любовных воздыханий. Белокурый, голубоглазый, с правильными чертами лица, не по возрасту возмужалый, он был пристальным объектом внимания без исключения всех старшеклассниц. Они прямо бредили по нему кипятком. Валера мнил себя большим артистом, и действительно, кое-какие данные у него были. Он был участником всех школьных спектаклей, капустников и КВНов. Со сверстниками он был несколько высокомерен, и они в отместку прозвали его Валерой-холерой. Борис ожидал увидеть актера-неудачника лицедействующего перед прихожанами, этакого конформиста от религии, но ожидания его не оправдались.
Служба в церкви уже закончилась, и батюшку Борис нашел перед его домом, расположенного позади храма. Отец Ваарлам любил столярничать. Он был босиком, в затертых голубых джинсах, белой майке и камуфляжной панаме. Жикал рубанок, летела тонкая стружка, приятно пахло древесиной. Батюшка был моложав, поджар, играл мускулатурой, и совершенно не походил на тех дородных служителей церкви, коих приходилось видеть Борису. Только борода: широкая, окладистая, начинающаяся от самых висков, выдавала в нем православного пастыря и почему-то делала его похожим на медведя. Борис поймал себя на том, что с некоторого времени он каждому человеку непременно подыскивает образ из мира фауны. Игра, которую ему предложила Ника, прочно прижилась у него в голове. Он огляделся. Неподалеку старик Христопрадатис поливал небольшой розарий, расположенный под окнами скромного домика. Он по-прежнему был одет несоответственно погоде. Борису только приходилось удивляться, как он еще не валится с ног от жары. Увидев Бориса блаженный бросил на землю поливочный шланг и, замахав руками, стал бормотать что-то не членораздельное, чем привлек внимание Ваарлама-Валерия.
Бог в помощь, — приветствовал его Борис. Он ожидал, что его одношкольник заговорит с ним велеречивым церковным я зыком, будет обращаться к нему не иначе как “ сын мой”, спрашивать, давно ли Борис был в храме и когда он последний раз исповедовался. Но отец Ваарлам отложил рубанок, оттер платком пот со лба и просто сказал:
— Спасибо на добром слове. Рад тебя видеть, Борис. Я ждал тебя.
Борис был в затруднении. Это был его одногодка, однокашник. Но сейчас у него было другое имя, и, судя по всему, перед ним был другой человек. Как к нему обращаться Борис не знал.
— Называй меня Валеркой, если так тебе удобно, — вывел его из затруднительного положения отец
Ваарлам.
— Хорошо, — сказал Борис. — меня ведь нельзя назвать примерным верующим.
— О какой вере ты говоришь? — спросил его отец Варлам.
Я был крещен в православии уже будучи взрослым. Но это не моя заслуга — мать настояла. Она верила, что это меня спасет от различных бед, в том числе и от пули, — сказал Борис. А ты в это не веришь? Не то чтобы очень, но я жив. Отрицать этот факт, как и существование бога, я не берусь, — пошутил Борис. — Но как Валерка Тудор стал отцом Ваарламом? Ты же вроде бы хотел стать актером? Хотел, но богу было угодно, чтобы я стал священником. Мне было двадцать лет, когда я попал в автомобильную аварию. Мы с компанией возвращались со студенческой вечеринки, все были изрядно навеселе, мой приятель не справился с управлением — в результате я получил первую степень инвалидности и три года просидел в инвалидной коляске. Врачи предрекали, что я уже никогда не буду ходить. Вера в господа помогла мне встать на ноги. Неисповедимы пути Господни, — серьезно сказал Борис. Воистину так, — в тон ему ответил отец Ваарлам. — Но ты пришел не за этим, чтобы узнать, как я встал на путь истинный. А может, хочешь исповедоваться? Хотя по глазам вижу — не за этим ты сюда пришел. Но время обедать. Пройдем в дом, я познакомлю тебя с матушкой. Я кое-что о тебе ей рассказывал, ей будет интересно с тобой познакомиться.
Чем это я могу быть интересен для попадьи, подумал Борис. Если только как демонстрацией вместилища всех человеческих пороков. Он хотел было оказаться, но отец Ваарлам уже вел его в дом и знакомил со своими детьми, очевидно погодками, мальчиком и девочкой лет семи-восьми: оба с открытыми лицами и живыми глазами. Матушка, несмотря на двух детей, казалось очень юной. Она была очень мила и, как и дети светилась радушием и дружелюбием. За столом царила непринужденная обстановка, только перед началом трапезы отец Ваарлам прочел молитву, после чего все пошло своим чередом. Старик Христопрадатис обедал во дворе, и его меню отличалось от того, что было на столе, только отсутствием вина, которое употреблялось весьма умеренно. По окончании обеда матушка с детьми удалилась, оставив мужа наедине с Борисом.
— Ну, так что Борис, ты пришел меня о чем-то спросить? Спрашивай, — сказал отец Ваарлам.
Жорка Афиногенов сказал мне, что ты можешь просветить меня насчет того, что творится у нас в городе, — сказал Борис. А разве у нас что-то творится? — спросил отец Ваарлам. Во всяком случае, у меня такое ощущение, что что-то назревает. Что-то уж больно тихо и чинно в нашем старом Орбинске. Дети, подростки, то бишь тинейджеры, все сущие ангелы. На улице нет пьяных, во всяком случае, за две недели моего здесь пребывания я не встретил ни одного пьянчуги, не считая себя самого. Доблестный комиссар полиции утверждает, что преступность в городе упала до нулевой отметки. И все это связывается с появлением в Орбинске пресловутого Института. Много слухов о нем ходит, хотя был я в нем — ничего таинственного там не происходит: достижения науки на благо человечества. Все чинно и благородно. Даже слишком. Так вот скажи мне, отец Ваарлам, как лицо духовное: то ли я поотстал от жизни и все так плохо, что никто ничего не понимает, то ли все хорошо, и мы под предводительством товарища Девилсона всей магалой топаем прямо в рай. Один только твой сумасшедший грек нарушает общую картину. Почему ты, собственно, отказался отдать его на лечение в Институт? Кстати, его фамилия в смысловом значении как-то расходится с твоим духовным саном.
