Когда в роскошном гробу закапывали в землю желтую тень той, что когда-то была красивой актрисой, я вдруг вспомнил — sic transit gloria mundi! (так проходит мирская слава. — лат.) Ну да, сик транзит глория мунди! Кому нужен перевод?! Сик транзит, дамы и господа, сик транзит! Приходит время, и тот, кто казался незыблемым и обязательным в этом мире, оказывается беспомощным и ненужным. Сик транзит! Несостоятельна слава. Тень, которую закапывают в землю, ничем уже не похожа на человека, с которым связывают земное бытие. Нет живого человека, есть всего лишь тень, глупая тень, которая так же отстранена от его мертвого тела, как женщина, которая значилась невестой мужчины, но — черт ее побери! — так и не стала женой.

Хороня родственников, друзей и товарищей, ты хоронишь частичку самого себя. Впервые я это почувствовал, когда в Калаче мы хоронили Сергея Петровича Гладышева — моего бывшего начальника, когда я работал в убойном отделе городского уголовного розыска. Он был хорошим товарищем, с ним связано многое, хотя наша дружба оказалась короткой. Вот что интересно — иногда люди, кометой промелькнувшие в твоей жизни, оставляют в ней более яркий след, нежели те, с кем ты шел по жизни рядом много лет. И дело не в том, что мы с ним раскрыли несколько убийств и вместе переживали обязательную несправедливость начальства. «Зря ты уходишь, — сказал он, когда я собрался на пенсию. — Самые перспективы открываются». Он ошибся. Я остался. Ушел он. И перспективы, которые его так манили, тоже остались. Только уже для других. И когда черный рот могилы до краев наполнился глиной и землей, когда над свежим холмиком вырос деревянный крест, вокруг которого положили непростительно обязательные венки, я вдруг почувствовал сожаление и тоску. Прошлое ушло, все, что было связано с этим человеком, отныне для меня осталось лишь в памяти.

Потом я похоронил Николая Мигрина — фаната от уголовного розыска. И опять вместе с ним ушла частица моей души. Ведь душа и в самом деле складывается не только из отношений к самому себе, она складывается из взаимоотношений с другими людьми и всем остальным миром. Теряя кого-то из знакомых, ты становишься беднее на единичку его души. И это невосполнимые потери. Быть может, наше старение и есть следствие душевных потерь. Эрозия души, ветер времени разъедает человеческие души до тех пор, пока от них не остается чернозем, не слишком пригодный для прошлой жизни, но необходимый для того, чтобы появились всходы новых.

Но, братцы мои, каждому хочется остаться!

Подобно всему существующему во Вселенной, мы проходим весну рождения, лето любви и работы, осень увядания и зиму смерти. Пусть обрести бессмертие суждено лишь духу немногих, каждому хочется остаться. Оттого мы так верим в загробный мир, оттого мы пытаемся продлить свое существование на Земле, оттого мы совершаем немыслимые поступки, стараясь хоть ими остаться в памяти тех, кто будет жить после нас.

Не хочется думать, что смысл нашего существования заключается во временных координатах, обозначенных датами на памятниках, к которым вначале приходят часто, потом раз в год, потом все реже и реже, и наконец дают зарасти могилам неистребимой и воистину бессмертной кладбищенской травой. Место, где все равны, — бездомная старушка, уснувшая под земляным холмом, цыганский барон, задыхающийся под тяжестью собственного памятника, отлитого из бронзы, похороненный с королевскими почестями вор в законе, чиновник, закрывшийся гранитной плитой, — у праха нет отличия перед землей, пришедшие из праха, однажды мы возвращаемся в него.

Нагими и слабыми приходим мы в мир, нагими и немощными его покидаем, даже то, что когда-то принадлежало исключительно нам, с нашей смертью начинает принадлежать другим. Любая человеческая жизнь неразрывно связана с рождениями и смертями. Но все-таки в ней есть нечто такое, что наполняет жизнь смыслом, и это нечто с собой не унести, даже когда приходит время уходить.

С собой не унести…

Кажется, ты еще бодро идешь вперед, что грудь твоя полна воздуха, что дорога впереди значительнее длиннее оставшейся за спиной. Мой друг, это всего лишь обманчивое впечатление. И всего, что было, с собой не унести. Не унести апрельских ручьев, похожих на вздувшиеся жилы земли, радостного гвалта грачей на чернеющих полях, чистоты родниковой донской воды, где в зарослях туманно колышущихся водорослей высверкивают ждущие своего стремительного часа торпеды щук, песчаных пляжей, лениво уходящих в теплую воду, в которой вьется бесчисленное поголовье мальков, зеркально повторяющих стада комаров над водой. Не унести вечерних лугов, спелых звезд и луны, выгнувшейся над горбатым черным стогом пахучей травы, в запахе которой смешались ароматы клевера и мяты, душицы и зверобоя, полыни и иван-чая, не унести ночных костров, в которых запекалась картошка. Не унести с собой зимнего одиночества, отражающегося в причудливых морозных узорах на обжигающе холодном стекле, новогодних сверкающих елей, украшенных волшебными разноцветными шарами, хрустящих сугробов и белого дыма, встающего по утрам над заиндевевшими домами. Не унести радости и тоски, прочитанных однажды книг, друзей, любимых, родных, — всего того, что окружало тебя, составляя загадочную и непостижимую галактику души.

Уходя, мы навсегда оставляем этот мир в наследство потомкам. Нагими мы приходим в мир и нищими его покидаем, даже то, что принадлежало нам и только нам, остается другим.

Но навсегда забираем с собой горечь разочарования, с которым его покидаем. Это единственное, что мы уносим…

Каждому хочется остаться. Не уйти в царство шепчущих теней, а остаться среди живущих. Вся человеческая жизнь есть не что иное, как попытка утвердить себя в будущем.

Вот на фотографии я — юный, батник нараспашку, мир впереди и уверенность во взгляде, и лицо еще чисто от морщин, и белые звезды еще не усыпали волосы.

Я взошел на корабль, чтобы совершить плавание. Где горизонт, к которому стремится моя душа? Туман. Суета сует, и на вопросы мои нет ответов. Страшно и заманчиво подумать, что случайный толчок несбыточного мог сделать мою жизнь совершенно иной, не похожей на прожитую. Страшно и заманчиво подумать, что всего одно мгновение, прожитое мною иначе, могло навсегда изменить всю мою короткую вечность.

Память постоянно проигрывает варианты. Сожаление о несбывшемся — это вечный вариант безнадежного побега из реальности.

Есть Книга, которую мы читаем всю жизнь. Нет, это не Библия; религия — это рак души, она паразитирует на человеческой вере и надежде. Вечная Книга — это наша память. Моя жизнь, как жизнь любого человека, есть сцепление миллионов случайностей. Память — это рукопись, которую, как правило, приходится читать только автору. Наши воспоминания — кораблики, плывущие из нашего прошлого в наше настоящее. Векторное производное нашей души.

Дни были бесконечны, и ночи были коротки, словно полет пули. Теперь все иначе: недели свистят неразличимыми осколками, а ночи вообще незаметны; и жизнь все ускоряется, ускоряется так, что понимаешь — этому ускорению нет предела. Но он все-таки есть — последняя черта, за которой будут подведены итоги всем спорам, та, за которой мы поймем, есть ли там что-нибудь кроме тлена и темноты. Гроб — это обитая бархатом или кумачом дверь вечности, в которую предстоит стучаться моей душе, — с каждым днем все ближе.

За годы работы в милиции я привык к виду смерти. Рано или поздно привыкаешь ко всему. То, что когда-то было страдающим человеком, для меня представляло объект преступления, абсолютно не соотносимый с погибшей человеческой душой. Страшные изменения духа, но не окончательное одичание — судмедэксперты относятся к телу, как к объекту исследования. В морге тела свалены кучами, и каждое из них ждет вскрытия для выяснения, каким образом была освобождена от плоти человеческая душа.