Черный томик, в который включены очень удачно подобранные стихотворения, возвращают нас ко времени, когда писатель был жив. С радостным удивлением констатируешь, что стихи совсем не устарели, что рифмы и метафоры в них остаются свежими и вызывают жадность к жизни. А это является признаком настоящей литературы.
О, этот «Сталинградский театр»!
К суфлерской будке
Старшина
Припал
и бил во тьму.
И история сама
суфлировала ему.
Огнем поддерживая нас,
в боку зажимая боль,
Он без поэм и без прикрас
сыграл
великую роль!
Романтик, прошедший суровую школу войны.
Тебя все, наверное, спрашивают:
Почему ты одна?
Где он?
А что ты им отвечаешь?
Скажи им,
что я влюблен
в Тихий и Ледовитый,
на синей льдине плыву.
Скажи им,
что я зимовщик,
на новой земле живу.
Скажи им,
что я мореплаватель,
сквозь льды прохожу,
грущу,
к материку открытий
новый пролив ищу.
Бьет меня море,
шатают штормы,
и ветер еще не стих…
Я вижу пролив.
Скажи им.
И ты не обманешь их.
Сейчас такие стихи не пишут. На смену поколению романтиков пришло поколение прагматиков. Рубль и доллар отражаются в их равнодушных ко всему другому глазах.
Не вовремя уходят поэты! Своим присутствием они изменяют время. Все могло бы быть другим, совсем другим! Но их нет, и мы с вами в сером мире серых мышей. Помните повесть Виля Липатова?
О Луконине вспоминают многие, вспоминают добро, охотно, вспоминают с радостью, как можно вспоминать лишь о хорошем человеке. Поэт — это не профессия, это состояние души.
Читая Луконина, постоянно натыкаюсь на что-то созвучное моей душе:
…А мы убеждаем друг друга, трясем друг друга за рифмы и топчемся то на лестнице, то на площадке, добиваясь этакого единоначалия в поэзии. Поскольку это невозможно и лыжня не ведет никуда, обрываются наши поэтические дискуссии. Это все временные заблуждения, но они мешают нам в работе на современность…
Пока противостоят эти две поэтические «стенки» и запевают: одна — «а мы просо сеяли, сеяли», а вторая — «а мы просо вытопчем, вытопчем», между ними как ни в чем не бывало проходит спокойная, никем не задеваемая благополучная серость, безликость. На нее никто не обращает внимания, она становится потоком.
Отменно сказано! Мы пропустили вперед серость. И не только в литературе.
Он современен нам, его надо читать, чтобы лучше разобраться в дне сегодняшнем. Кроме того — он Поэт. Литературная величина, которая не тускнеет со временем и не гаснет.
Он — романтик. Нашему времени так не хватает романтиков, поющих не под два бездарных блатных аккорда, а под настоящие гитарные ритмы, рожденные на знойных и каменистых испанских дорогах.
Живи всем сердцем,
жизнь — награда,
оберегай ее, хвали.
Пока живешь — живи как надо,
ты — украшение земли!
Живи на пламенном накале
и будь веселым, жизнь любя,
чтобы тебя не упрекали
все умершие до тебя.
Сияют в небе ночью поздно
глаза всех живших
с высоты,
когда я жил, то думал:
«Звезды!»
Так ошибаешься и ты.
Закрываешь книгу и испытываешь горечь от невосполнимости понесенной утраты. Жаль, что с ним нельзя поговорить. Жаль, что он больше не напишет новых стихов. Жаль, что его нет.
Товарищ Луконин! Спасибо вам за стихи. Они проживут еще очень долго — романтики редко доживают до седин, но память о них сохраняется столетия.
«Но сладко связаны душа, слова и звуки…»
Мне попался сборник его стихов, подписанный другому человеку. Похоже, это был богатый человек, балующийся меценатством, и к нему были обращены строки поэта: «Щедрость и милосердие, покровительство искусству всегда отличало русского богатого делового человека. Помогите издать книгу! В 1992 году я написал книгу лирики — около двух с половиной сотен стихотворений. Это — памятник времени, нашей вчерашней и сегодняшней жизни».
Не знаю, оказал ли ему помощь неведомый мне меценат. Но стихи поэта я читал. Александр Колль ушел от нас, оставив значительное стихотворное наследство. Не все в нем равноценно, но, наверное, прав Валентин Леднев в своем предисловии к сборнику стихов А. Колля «День необъятный», написав: «Есть поэты, которые могут писать хорошо, а есть — которые не могут писать плохо. Александр Колль — из этих, из последних».
И приведенные в предисловии строки убедительно подтверждали эти слова.
Я вас искал. Я вас нашел
не молодой и не мадонною.
Вы положили, как на стол,
четыре дали на ладонь мою,
и эти дали мне — что дань:
щедры, вольны, ничем не скованы,
и это значило: отстань,
ступай на все четыре стороны!
В стихотворении ощущался перекатываемый, пробуемый на вкус звук, и это сразу выдавало в авторе поэта.
А. Колль — поэт многогранный, и в творчестве его можно найти самые разнообразные мотивы. А собственно, о чем еще можно писать, как не о жизни и смерти?
Все человеческие чувства есть продолжение этих двух сторон нашего существования, с начала времен ведущих непримиримую вражду друг с другом. Увидеть мир немножечко не так, как остальные. Увидеть и удивиться. И удивление передать людям.
Колль и в самом деле видел мир иначе, чем остальные. Только этим можно объяснить строки о смерти матери:
А в эту пору Бог вселился в маму —
житейский. А не тот, какого нет:
нашел ее. Вошел в нее, как в раму.
Вопросом был, а вот уже — ответ.
Теперь она в доподлинности знает,
что значит жизнь и что такое смерть,
чем занят мир, чем сына разум занят
и отчего Лоретти уж не спеть…
Поэтическое восприятие мира… Оно сродни фантастике метафоричностью и способностью обострить восприятие жизни до отчаянной высоты.
В темнеющем больничном городке
вчера еще молчок и разобщенье,
теперь они почти накоротке:
надежда, боль, прощанье и прощенье.
Халатик рваный, хвостик мотузка,
пижама смята, шлепанцы обиты —
бредут: укор, отчаянье, тоска,
смятенье, страхи, жалобы, обиды.
