Валентин Леднев — это бескомпромиссность.

Идеалы не меняются. Меняются лишь эталоны. Но как печально, когда мечту меняют на двести сортов колбасы! Сытость — не цель, это всего лишь состояние осоловелого довольства. И чаще всего осторожный шажок в сторону от мечты. Сытые свиньи не видят звезд, они видят лишь их отражения в лужах. Сытость делает пространство и скорость смертными. От нее «вырастают на теле космы, и под брюками прорезается хвост».

Каждый настоящий поэт — это еще один столбовой километр на пути в хорошее время. Не надо лукавить — всем нам хочется поверить в то, что мы идем правильным путем.

Леднев верил в идеалы. Мир прагматиков не любит идеалистов, им более Дон Кихота понятен Санчо Панса. А Валентин Леднев верил в то, что самолет, который однажды оторвался от земли, даже упав, будет взлетать снова и снова, пока небо не поверит ему, не подхватит небесную птицу и не понесет ее над землей, во славу всего человечества. Его книги, даже если судить по названиям, есть отголоски времени: «Как пахнет железо», «Площадь Павших Борцов», «Ветеран», «На Мамаевом кургане».

Это не панегирик святому. Это рассказ о живом человеке — жизнь его была подобна натянутому нерву, затяжному прыжку, который длится от рождения и до смерти. В этой жизни бывало всякое.

Его любил Луконин, который писал: «Я всегда предвкушаю встречи с ним в Волгограде. Идешь вниз по Волге на лодке и где-нибудь у Светлого Яра из-за косы увидишь знакомую посудину, выплывающую навстречу: „Леднев, здравствуй!“»

Степь и Волга — две поэтические составляющие его Родины. И еще люди, которые на этом пространстве живут.

Вот и сам Леднев писал, что ему хотелось «идти пешком неторопливо, чтоб Родину — земное диво — вобрать глазами и понять». Лучше всего о человеке скажет его кредо, а оно у Леднева такое, что хочется о нем говорить в полный голос:

В 2009 году вышла книга Леднева. В ней кипит жизнь, в ней живут люди, которых любил поэт и которые составляли частицу его поэтической души. Многое ушло в прошлое: детское озорство, юношеский максимализм, забавные приключения молодых лет.

Жизнь человека состоит из разнообразных поступков, это невероятное переплетение грусти и веселья, смеха и плача, страданий и радостей, странное сцепление случайностей, одних они превращают в душевных калек, другие становятся образцом для подражания. Поэт Валентин Леднев из последних.

Настоящая поэзия — это свеча, что горит на ветру. А свеча, колеблющаяся под дыханием ветра, не просто горит — она освещает путь. Но если виден путь, то всегда остается надежда.

Мысль не очень хитрая, зато она верна. Будем жить. Будем надеяться. Будем читать стихи настоящих поэтов. Не кривляющихся куртуазных маньеристов, а тех, чьи строки полновесны и чисты. Остановить движение вселенной невозможно. Да и сам Валентин Васильевич всегда жил движением вперед. Дряхлость тела еще не означает дряхления души.

Отрицая однажды что-то, мы неизбежно возвращаемся к этому на новом витке развития. Все повторяется, ведь общество и в самом деле развивается по спирали. И это обнадеживает. Возможно, мы еще увидим, ну если не мы, так наши потомки, как на штурм красной планеты Марс пойдет звездолет по имени «Валентин Леднев».

Рыжая она была. Рыжая. Хотя муж называл ее Белкой. Люба Лукина — один из соавторов блистательного дуэта, который радовал читателей и любителей фантастики с восьмидесятых годов. Провинциальная девочка, окончившая школу с серебряной медалью и писавшая стихи, что, впрочем, совсем не удивительно — кто не писал их в юности. Юность — всегда время поэзии. Далеко не каждый, кто умеет рифмовать слова, действительно пишет стихи.

У нее получалась поэзия.

Волгоградский художник В. Коваль написал ее портрет. На портрете этом Люба и то, что составляло ее загадочный мир: муж, пишущая машинка, кубик Рубика и кусочек Вселенной, заглядывающий в окно. Художник точно отобразил ее душу. Она — в ее выразительных глазах, жадных к жизни, она — в ее чувственных губах, знающих радость и грех любви.

Любовь Лукина никогда не была хорошей хозяйкой. В доме царил беспорядок, который разбавляли книги и пыльные призы — признание литературных заслуг Лукиных. В этом ничего удивительного — творчество редко сопряжено с порядком, чаще всего оно является порождением окружающего нас хаоса. В этом доме даже книги чаще всего не знали своих мест и разгуливали по квартире, независимо от воли своих хозяев. Самая главная книга, томик с чистыми листами, находила пристанище где угодно, даже в туалете, в нее частенько записывали мудрые и не очень мысли и новые сюжеты.

Одно время она работала корректором в Нижне-Волжском книжном издательстве. Хлесткие устные рецензии на некоторые книги, с которыми она работала, отличались солдатской нецензурной прямотой.

Художественный вкус Люба имела — и какой! Помнится, однажды она сделала выписки из баек старых партизан, сданных в издательство. Цитаты поражали своей дремучестью — не верилось, что это мог написать человек, знающий русский язык хотя бы на уровне третьего класса. С каким удовольствием и язвительностью Люба читала это вслух, вызывая веселый смех окружающих. Она всегда была очень чутка к слову, впрочем, собственные тексты Лукиных всегда отличались чистотой языка и ясностью мысли. Рискну предположить, что вклад Любы в это был немалым, они с Евгением всегда старались довести текст до немыслимого блеска.

А еще она писала стихи и прятала их даже от мужа. Позже, когда ее уже не стало, Евгений хотел собрать стихи для общего юбилейного сборника и не обнаружил даже черновиков. Стихи почти не сохранились, она все уничтожила, словно предчувствовала смерть, а написано было немало. Поэзия не профессия, это состояние души. Похоже, что она не хотела обнажать душу перед читателями. «Разве исповедь при третьем не становится рассказом?» В литературе она так и осталась в соавторстве с мужем, неотделимая от него, она в их общих книгах. Запомнилось великолепными совместными рассказами, озорными и веселыми повестями, в которых проглядывало ее лукавое и стервозное женское начало. Незадолго до смерти ее вдруг обуяло желание нравиться всем — ей казалось, что она безвозвратно утрачивает свое обаяние, отсюда были все ее сумасбродные выходки.