Все сказано. Осталось одно — назвать его настоящим именем. Тем, которое он получил при рождении. Тем более что стыдиться нечего — жизнь прожита в полном соответствии с поговоркой, которая гласит, что человек должен испытать все — войну, тюрьму, суму и любовь. Все это в полной мере выпало на долю человека, которого при жизни звали Валентин Лаврович Еремин и которого окружающие знали как поэта Освальда Плебейского.

Ангел сталинской эпохи. Серебряные крылышки в голубых петлицах. Непокорный чубчик из-под козырька фуражки с голубым околышем. Наверное, он скучал о небе, которое покинул. Бесшабашный летчик-истребитель, ощутивший пусть краткое, но время абсолютной свободы и низринутый с небес хрущевским указом. Никита Сергеевич сделал упор на ракеты и атомную бомбу. Ими оказалось сподручней пугать американского обывателя с трибуны ООН. Летчики показались ему вчерашним днем, поэтому он без особых сожалений расставался с ними, еще не зная, что тем самым потихоньку убивает небесное будущее.

Соколы, дравшиеся на фронтах Второй мировой войны, лихо пускавшие к земле самых прославленных американских асов, оказались не нужны. Стал ненужным и он — Лев Петрович Колесников, незаурядный пилотяга, который в той же Корее со своим ведущим Григорием Берелидзе сбил национального героя Америки Гарольда Фишера. Колесников уходил из армии с боевым орденом Красной Звезды и разочарованной душой. (Говорят, награда могла быть выше. Но — сталинские соколы — они начали отмечать победу раньше награды и чересчур шумно. Повлияло…) Никто не знает, чего ему это стоило — оказаться отлученным от небес. Смысл жизни птицы — в полете, на земле она только воспитывает птенцов, да и то не слишком долгое время — убедившись в наличии маховых перьев, птица уводит своих птенцов за облака. Я Льва Петровича не знал, но прекрасно понимаю. В то же время был отставлен от службы и мой отец, у которого тоже сверкали крылышки на голубых петлицах и от которого в наследство мне остался авиационный кортик, совсем такой же, что наверняка остался на память о службе у Льва Петровича Колесникова. Кортик был тогда символом офицерства, а стало быть, и символом чести.

В долине МИГов появились газосварщики, теперь они резали сверкающие тела стремительных птиц, на которых летало авиационное поколение того времени. А Колесников волею судьбы оказался в Волгограде. Здесь началась и прошла его писательская жизнь.

В библиотеках книги его ходили в затрепанных, а значит, пользовались спросом у читателя. Говорят, он был незаурядным рассказчиком и на встречах с читателями никогда не зачитывал своих текстов, ему хватало веселых историй, авиационных баек, накопившихся за годы службы, чтобы расшевелить самую равнодушную аудиторию и заставить ее улыбаться. Цветами, полученными от читателей на встречах, он украшал Союз писателей. Писал он о долге, о чести и о романтике небесных дорог. Рыцарские честные книги ангела небес. Романы «Небо», «Над уходящими тучами», повести «Долина МИГов» и «Прощание славянки», да любая его книга до сих пор пользуются спросом в библиотеках. Книги эти и сами похожи на потрепанные доспехи. Потому что они про людей, которые штурмуют небеса. Прежде всего — про людей. И уже потом — про небеса.

Есть люди, похожие на подарок. Своим существованием они радуют других людей. Льва Колесникова любили все. Он был из категории тех, кого невозможно не заметить и к кому нельзя относиться равнодушно. Он выделялся мужской красотой, своей летящей походкой, словно МИГ начинал свой стремительный разбег, своим рыцарством, гусарством и жадным желанием жизни. Хорошие летчики не бывают плохими людьми.

Есть такой прием у летчиков: атаковать со стороны солнца и в ту же сторону уходить. Так он и ушел однажды — помахал крыльями и исчез в плавящемся диске дикого солнца.

Осталась звонкая память о нем. Остались книги. И печаль от осознания того, что больше им ничего не будет написано.

Его книги я узнал раньше его самого. Конечно же это была повесть «Полынов уходит из прошлого». Фантастики в ней немного — герой испытывает горный спасательный парашют собственной конструкции и попадает в затерянный мир, где находит любовь. Подобные парашюты уже есть, да и затерянных миров на наш век хватит — вон не так давно в тайге семейство Лыковых обнаружили! Да и в литературе эту тему не один автор использовал. Но Александр Николаевич Шейнин был наш, волгоградский. Поэтому его книгу я в детстве читал с особым интересом. В шестом классе она произвела на меня определенное впечатление, как и написанные им рассказы о работе милиции.

Когда-то его пьесы шли в театрах города и собирали залы, между прочим. Правда, тогда и театралы были особой кастой, они не пропускали ни одной премьеры, а о качестве спектаклей судили не хуже критиков, которые на своем деле собаку съели.

К тому же он еще являлся собственным корреспондентом «Крокодила» по нашим местам, а потому нередко помещал в журнале саркастические фельетоны. Надо отдать ему должное — острых тем он не боялся, а один его фельетон даже стоил руководящего кресла заместителю председателя исполкома города, отчего авторитет Шейнина поднялся до недосягаемых высот.

Этот авторитет и был виною, что Новый год по воле начальства мы едва не отметили на даче Шейнина на Культбазе. Мы — это в данном случае бригада милиции, которую по просьбе Шейнина направили в дачный поселок для борьбы с браконьерами и хулиганами, поджигающими дачи. Поселились мы на даче Шейнина, заготовленных на зиму дров у него, слава богу, было достаточно, поэтому почти весь декабрь мы прожили в тепле и в яростной борьбе с нарушителями общественного порядка. Помогали нам браконьеры, которым внимание к их скромной деятельности было совсем ни к чему. Они же подкармливали нас рыбкой и прочими речными деликатесами. Нет, для порядка мы приструнили десятка два отъявленных наглецов, но остальные были браконьерами по жизни, а не по призванию, они только подпадали под действие закона, хотя рыба в их домах была таким же неотъемлемым продуктом питания, как у горожанина мясо. Сам Шейнин на даче был один раз, он приехал и увидел, что количество заготовленных им дров резко сократилось, а заодно порадовался вместе с нами великолепию нашего стола. Видимо, и то, и другое поспособствовало тому, что вскоре с острова нас убрали, и браконьеры вздохнули с облегчением и перекрестились. Было это в самый канун семьдесят девятого года. Второй раз я с ним встретился уже по литературному вопросу. Я сдал рукопись в Союз писателей, а ее для рецензии получил Шейнин. Спустя некоторое время он ответил мне. Как все начинающие, я долго хранил этот ответ и лишь потом понял, как бережно и деликатно отнесся писатель к начинающему графоману, каким являлся я.

Таким образом, я бы выделил у А. Шейнина сразу три позиции: романтическую направленность его ума, остро-асоциальное отношение к происходящему и деликатное отношение к людям.

Некоторые книги его я перечитал совсем недавно. И что же? Стиль его не устарел, истории, рассказанные им, и сейчас воспринимаются с интересом, а автором он всегда был хорошим — ничего не исчезло, ему не за что стыдиться на небесах. А ко всем его достоинствам я для себя добавил еще одно — литературное. Оно выдержало испытание временем.

О Луконине-человеке и Луконине-поэте написано в свое время немало. Но это фигура знаковая.

Сам факт, что отделение Союза писателей и бар, где мы так охотно собираемся, находится в городском Доме литераторов имени Луконина, говорит о многом. Не рискуя рассказывать лишнее, ведь могут упрекнуть, что я использую чужие мотивы и повторяю пройденное, отмечу, что товарищи по перу в свое время выпустили великолепную книгу поэта, в которую наряду с его стихами включили добрые воспоминания о Михаиле Луконине, которые лучше всяких литературных оценок скажут читателю о нем.