В 1733 году умер философ Мэтью Тиндаль, и бо́льшую часть его имущества унаследовал почему-то Баджелл, хотя у покойного был сын. Сын заявил, что завещание подделано. Скандал разрастался. По рукам ходила эпиграмма Александра Поупа:

Когда дело было передано в суд, Баджелл нагрузил карманы камзола камнями, сел в лодку и бросился в Темзу у Лондонского моста. В прощальном двустишии он оправдывал самоубийство (смертный грех для христианина) как достойный способ ухода из жизни:

(Джозеф Аддисон, друг Баджелла, в трагедии «Катон» воспел римского республиканца Катона Младшего, покончившего с собой.)

В 1759 году Байи рассчитал орбиту кометы Галлея, за что был принят в Королевскую академию наук. Революция перевернула его жизнь. Байи, сторонник конституционной монархии, стал председателем Учредительного собрания, а после взятия Бастилии – еще и мэром Парижа.

Крест на его карьере политика поставили события 17 июля 1791 года. В этот день на Марсовом поле собрались противники монархии, требовавшие отречения короля. Байи ввел военное положение; при разгоне собравшихся погибли десятки республиканцев.

Вскоре затем Байи удалился в провинцию. Когда в 1793 году к власти пришли якобинцы, экс-мэр был доставлен в Париж и приговорен к смерти за «резню на Марсовом поле».

12 ноября его повезли на казнь. Место казни дважды переносилось, и каждый раз начинали заново возводить помост для гильотины. Все это время Байи сидел в своей тележке под промозглым ноябрьским дождем, покрытый грязью и плевками зевак. Однако он не сделал ни одного гневного жеста, не проронил ни единого слова.

И только у эшафота, когда кто-то спросил: «Ты дрожишь, Байи?», – он ответил:

– Да, мой друг, но только от холода.

В отличие от множества выдуманных фраз героев и жертв Великой революции, эту можно считать подлинной: в чуть иной форме она приведена в документальном сборнике «Карающий меч Французской республики» (1793).

14 июля 1823 года Байрон отплыл из Генуи в восставшую против турок Грецию – отплыл на собственном бриге с полутысячей солдат. Вскоре оказалось, что этого мало, и Байрон стремительно тратил фамильное состояние на нужды повстанцев.

К началу 1824 года он прибыл в город Миссолунги, главную базу восстания. Тут он заболел лихорадкой.

Вечером 18 апреля поэт начал бормотать в полузабытьи:

– Бедная Греция… бедный город… бедные мои слуги… Почему я не знал этого раньше?.. Мой час настал – я не боюсь смерти, но почему я не отправился домой раньше, чем поехал сюда?..

Потом на смеси английского с итальянским:

– Есть в мире вещи, которые мне милы, но вообще я готов умереть.

Тут он вспомнил о Греции:

– Я отдал ей свое время, свое состояние, свое здоровье – а теперь отдаю свою жизнь! – что еще я могу сделать?

Около шести вечера он произнес:

– Теперь мне надо заснуть.

С этими словами он повернулся к стене и уже не приходил в сознание. Ровно через сутки он умер.

Баклэнд был практикующим врачом, писателем-натуралистом, членом различных ученых обществ и правительственных комиссий. Среди прочего, он занимал пост правительственного инспектора по рыболовству. Изучение рыб было страстью его жизни.

В 53-летнем возрасте у Баклэнда появились легочные кровотечения. Жить ему оставалось год с небольшим, и больше всего он жалел о том, что его научные занятия обрываются на середине.

Баклэнд умер в Оксфорде 19 декабря 1880 года. Незадолго до смерти он сказал:

– Господь столь благ, и Он столь добр к маленьким рыбкам, что я не верю, что Он позволит их инспектору потерпеть кораблекрушение в самом конце. Мне предстоит долгое путешествие, и я надеюсь увидеть там множество прелюбопытных животных…

Так сообщается в его биографии, изданной в 1886 году.

Последний год жизни Бакунин провел в Лугано (Швейцария). Русская социалистка Александра Вебер-Баулер вспоминала, что однажды учитель итальянского языка И. Педерцолли сказал по поводу смерти одного из их общих знакомых: «Что ни говори, смерть страшна для всех, даже нам, хотя, конечно, мы ада не боимся».

– Смерть? Она мне улыбается, очень улыбается, – заметил Бакунин. А затем обратился к Александре: – Знаете, у меня была сестра. Умирая, она сказала мне: «Ах, Мишель, как хорошо умирать! Так хорошо можно вытянуться»… Не правда ли, это самое лучшее, что можно сказать про смерть?

Закуривая очередную папироску, он говорил:

– Если буду при тебе умирать, ты смотри не забудь сунуть мне в рот папироску, чтобы я перед самой смертью затянулся.

В другой раз он сказал Александре:

– Ты воображаешь, что революция – это красиво? Я видел революцию вблизи; ах, как это противно вблизи! – И немного погодя добавил: – Я ведь одинок, глубоко одинок.

Умер он в Берне, в больнице для чернорабочих, которую сам для себя выбрал. В последние дни он почти перестал есть и пить. 29 июня, за два дня до смерти, он отказался выпить бульон, но согласился съесть несколько ложек гречневой каши, специально для него приготовленной:

– Каша – это другое дело.

Это последние слова великого анархиста, записанные очевидцами.

14 марта 1850 года Оноре де Бальзак венчался в Бердичеве с богатой польской помещицей Эвелиной Ганской, что было мечтой его жизни. Увы, к этому времени он был уже тяжело – вероятно, безнадежно – болен.

21 мая супруги прибыли в Париж и поселились в доме Бальзака на улице Фортюне. Почти сразу же врачи диагностировали у Бальзака перитонит, за которым последовала гангрена.

Писатель Теофиль Готье, уезжавший в Италию, решил навестить своего старого друга и попрощаться. 20 июня Эвелина ответила ему, что муж не может принять гостя. В конце письма Бальзак вывел нетвердой рукой свою последнюю в жизни строчку:

Утром 18 августа больного соборовали, а потом началась агония. Великий романист умирал в полном одиночестве. Кроме врача, единственным его посетителем оказался Виктор Гюго, но он уже видел лишенный сознания полутруп. Собственно, только врач Бальзака Наккар мог слышать последние слова умирающего, однако он ничего о них не поведал.

Тем не менее предсмертная фраза Бальзака известна каждому, кто читал хотя бы краткую его биографию:

– Мне нужен Бьяншон… Бьяншон мог бы меня спасти!

Можно с уверенностью утверждать, что это одна из самых прославленных предсмертных фраз в литературном цеху.

Врач Орас Бьяншон – далеко не последний персонаж в романах и повестях «Человеческой комедии» («Отец Горио», «Утраченные иллюзии» и другие). Биографы, цитирующие эту фразу, неизменно добавляют, что на пороге смерти писатель жил уже не в действительном мире, а в мире, созданном его творческой фантазией.