В юморе этом два слоя. Оба они находят опору прежде всего в самом Дениске. Но если внешний, поверхностный слой отражает обыкновенные, типичные для Денискиного возраста качества мальчишки (любознательность, озорство, нетерпение, самоуверенность, наивность), то второй слой, глубинный, имеет своей основой качества Дениски как ребенка незаурядного, ребенка-поэта.

Первый, внешний слой дает нам смешные, «эстрадные» рассказы писателя, построенные главным образом на комизме положения: «Пожар во флигеле, или Подвиг во льдах», «Похититель собак», «Слава Ивана Козловского», «Где это видано, где это слыхано…», «Расскажите мне про Сингапур», «Шляпа гроссмейстера».

Второй, глубинный слой, который я назвал бы лирико-поэтическим, лежит в основе грустно-веселых или просто грустных рассказов писателя: «Человек с голубым лицом», «Красный шарик в синем небе», «Рабочие дробят камень», «Девочка на шаре» и других, где юмор скрывает за собой много серьезного, порою и драматичного.

Чисто смешные, «эстрадные» рассказы «Денискиного» цикла имеют своим продолжением «взрослые» рассказы писателя, среди которых наиболее известен рассказ «Волшебная сила искусства» (о том, как талантливый актер, перевоплотившись в закоренелого склочника и хулигана, помог своей бывшей учительнице утихомирить квартирных скандалистов). А его грустно-серьезные рассказы из числа Денискиных еще теснее связаны с созданными позднее «взрослыми» повестями «Он упал на траву» и «Сегодня и ежедневно».

Любопытно, что даже взрослые читатели «Денискиных рассказов» обычно не ощущают их двуслойности. Замечают или только смешные рассказы, или только грустные. Оттого и бытуют два прямо противоположных мнения и о «Денискиных рассказах», и о самом Драгунском. Одни считают, что это веселый писатель, рассчитывающий на чисто эстрадный успех. Другие возражают: «Драгунский — веселый писатель? Не смешите! Писатель этот абсолютно серьезный и даже просто грустный…»

Кто же прав? Мне кажется, ни те, ни другие. В творчестве Драгунского смешное и грустное равноправны. У него нельзя отнять ни того, ни другого, не разрушив его стиль. Потому что и смешное и грустное у него, в конечном счете, опирается на свойства личности самого писателя — человека с великолепным чувством юмора и в то же время ощущающего мир тонко и поэтично.

Какие из «Денискиных рассказов» ценнее? Лично я предпочел бы грустные, поскольку именно они создают неповторимость облика Дениски. Веселых, смешных рассказов о детях напишут еще великое множество, а Дениска навсегда останется уникальным героем. И наверное, не только в литературе для детей.

Но и в просто смешных Денискиных рассказах таится немало тонкостей. Они далеко не так просты, как кажется на первый взгляд.

Один из важнейших законов искусства — форма должна соответствовать содержанию. Драгунский, казалось бы, то и дело нарушает этот закон, с удовольствием рассказывая о разных пустяках из Денискиной жизни. О том, как Дениска, отвечая урок, реку Миссисипи назвал Мисиписи. Как он сменял самосвал на светлячка. Или как трое ребят, в том числе и Дениска, не могли правильно произнести слово «шишки»…

Но не поспешили ли мы со словом «пустяки»? Приглядимся-ка повнимательней ко всем трем историям.

Замена «Миссисипи» на «Мисиписи» действительно пустяк, как его ни верти. Но в рассказе «Главные реки», построенном вокруг этого пустяка, есть еще немало информации о духовной жизни главного героя. «Денискины рассказы» ведь не просто рассказы — это еще и жизнеописание Дениски, выполненное им самим. В этом смысле содержанием рассказа выступает уже не внешний сюжетный пустячок, связанный с комичной обмолвкой, которая насмешила весь класс, а кусок Денискиной жизни, как всегда наполненной огромным внутренним содержанием. И то, как вчера запускал он змея в космос и оттого не выучил уроков; и как сегодня, казалось бы безнадежно опаздывая в школу, сумел одеться «по-пожарному» быстро (за минуту и сорок восемь секунд!) и на последних метрах «дистанции» опередил-таки учительницу секунды на полторы, — это тоже содержание рассказа. Выходит, рассказ этот вовсе не о пустяке.

И тем более не пустяк обмен самосвала на светлячка. Обмен вещи на кусочек живой жизни и красоты — это великий обмен! Да еще с гениально простым и логичным обоснованием: «Ведь он живой! И светится!..»

И наконец, рассказ «Заколдованная буква». Да разве тут дело в букве, в том, как произносится слово «шишки»! Это же захватывающе острая психологическая схватка с изящным комическим финалом, где «победитель» сам себя дисквалифицирует в глазах читателей.

…Все началось с того, что Аленка сказала:

«Смотрите, а на елке сыски висят.

Сыски! Это она неправильно сказала! Мы с Мишкой так и покатились».

Ребята не просто смеются — они стараются непременно пересмеять друг друга, придумывая для этого самые разные уловки. Как вдруг выясняется, что Мишка сам неправильно произносит это слово — «хыхки»… Теперь уже Аленка с Дениской смеются над Мишкой. Но Денискина позиция «выгодней»: он-то считает, что он один произносит это слово правильно. И тогда наступает последний и решающий сюжетный поворот: «Глядя на них, я так хохотал, что даже проголодался. Я шел домой и все время думал: чего они так спорили, раз оба не правы? Ведь это очень простое слово. Я остановился на лестнице и внятно сказал:

— Никакие не „сыски“. Никакие не „хыхки“, а коротко и ясно: „фыфки“!»

Рассказ так весело и непринужденно написан, что просто забываешь, сколь незначителен был повод для его появления. Легковесность его оказалась мнимой.

Есть какое-то обаяние в том, что Денискины родители — даже папа, о котором уже сказано столько добрых слов, — люди не идеальные, над ними тоже можно смеяться. Например, в ощипывании курицы папа проявляет ничуть не больше умения, чем сын, на этом и строится сюжет уморительно смешного рассказа «Куриный бульон». А маму Дениска осмеивает еще более едко в рассказе «…Бы», представив, что было бы, если бы дети были «во всех делах главные, и взрослые должны были бы их во всем, во всем слушаться… Например, вот мама сидела бы за обедом, а я бы ей сказал:

— Ты почему это завела моду без хлеба есть? Вот еще новости! Ты погляди на себя в зеркало, на кого ты похожа? Вылитый кощей! Ешь сейчас же, тебе говорят!

И она бы стала есть, опустив голову, а я бы только подавал команду:

— Быстрее! Не держи за щекой! Опять задумалась? Все решаешь мировые проблемы? Жуй как следует! И не раскачивайся на стуле!»

Дениска долго еще фантазирует в таком роде, а потом приходит мама, «самая настоящая, живая», и уже не в своем воображении, а наяву он слышит:

«— Ты еще сидишь? Ешь сейчас же, посмотри, на кого ты похож? Вылитый кощей!»

Как говорится, комментарии излишни…

Мы видим, что юмор рассказа «…Бы» основан на перевертыше, но в конце его весьма эффектно вступает в действие и «юмор повторения», знакомый нам по произведениям Н. Носова. Причем в данном случае повторяющиеся фразы смешны уже в самом начале; неудивительно, что комический эффект от их повторения оказывается сильнее, чем в рассмотренной нами в свое время сцене из «Вити Малеева».

Но самый замечательный образец «юмора повторения» у Драгунского можно встретить в рассказе «Где это видано, где это слыхано…», когда один и тот же сатирический куплет Мишка безо всякой надобности повторяет дважды, а потом еще и Дениска, пытаясь исправить ошибку друга, неожиданно для себя самого запевает тот же куплет снова… (Выступавшие на сцене знают, что подобные казусы случаются иной раз не только с детьми…)

Причем наблюдательный Дениска отмечает всякий раз и реакцию слушателей: при первом повторении было тихо — ребята простили Мишке невольную ошибку; при втором на Мишку рассердился его партнер («Мне ужасно захотелось стукнуть его по затылку чем-нибудь тяжелым»); при третьем «все в зале прямо завизжали от смеха», а при четвертом «было похоже на землетрясение… а вокруг все просто падали от смеха — и няни, и учителя, все, все…»