— А у тебя способности есть? — спросил Цветик.

— Конечно, есть. Я очень способный! — ответил Незнайка».

(О эта милая Незнайкина самоуверенность! У другого она выглядела бы нескромностью, может быть даже нахальством. А простодушному Незнайке все прощаешь…)

«— Это надо проверить, — сказал Цветик. — Ты знаешь, что такое рифма?

— Рифма? Нет, не знаю.

— Рифма — это когда два слова оканчиваются одинаково, — объяснил Цветик. — Например: утка — шутка, коржик — моржик. Понял?

— Понял.

— Ну, скажи рифму на слово „палка“.

— Селедка, — ответил Незнайка».

Тут мы, конечно, смеемся над Незнайкой. А ведь Цветик больше виноват в его ошибке: он недостаточно четко объяснил своему гостю суть рифмы. Эта суть в созвучии, а не в одинаковом окончании. «Палка» и «селедка» в самом деле оканчиваются одинаково, но рифмы они не создают.

А поэт еще и недоволен: «— Какая же это рифма: палка — селедка? Никакой рифмы нет в этих словах.

— Почему нет? Они ведь оканчиваются одинаково.

— Этого мало, — сказал Цветик. — Надо, чтобы слова были похожи, так чтобы получалось складно. Вот послушай: палка — галка, печка — свечка, книжка — шишка.

— Понял, понял! — закричал Незнайка. — Палка — галка, печка — свечка, книжка — шишка! Вот здорово! Ха-ха-ха!

— Ну, придумай рифму на слово „пакля“, — сказал Цветик.

— Шмакля, — ответил Незнайка».

И снова он прав! Он в точности выполнил условия, предложенные «поэтом». А тот снова наводит критику:

«— Какая шмакля? — удивился Цветик. — Разве есть такое слово?

— А разве нету?

— Конечно, нет.

— Ну, тогда рвакля.

— Что это за рвакля такая? — снова удивился Цветик.

— Ну, это когда рвут что-нибудь, вот и получается рвакля, — объяснил Незнайка.

— Врешь ты все, — сказал Цветик, — такого слова не бывает. Надо подбирать такие слова, которые бывают, а не выдумывать.

— А если я не могу подобрать другого слова?

— Значит, у тебя нет способностей к поэзии».

Запомним это многозначительное заявление Цветика! Скоро оно ударит по нему самому.

«— Ну, тогда придумай сам, какая тут рифма, — ответил Незнайка.

— Сейчас, — согласился Цветик».

Снова тот же процесс «поэтического мышления»: Цветик «остановился посреди комнаты, сложил на груди руки, голову наклонил набок и стал думать, глядя на потолок. Потом ухватился руками за собственный подбородок и стал думать, глядя на пол. Проделав все это, юн стал бродить по комнате и потихоньку бормотать про себя:

— Пакля, бакля, вакля, гакля, дакля, макля… — Он долго так бормотал, потом сказал: — Тьфу! Что это за слово! Это какое-то слово, на которое нет рифмы».

Итак, мы проникли в «творческую лабораторию» Цветика! Оказывается, подыскивая рифму, он просто-напросто перебирает все похожие, даже абсолютно бессмысленные слова, прямо по алфавиту, от «а» до «я»… Таково истинное творческое лицо «известного поэта».

Но тут уж он сам подписал себе приговор: рассуждая по его собственной логике, придется признать, что у него нет способностей к поэзии… Оттого и постарался он поскорее замять этот конфуз: «У меня голова разболелась. Сочиняй так, чтобы был смысл и рифма, вот тебе и стихи.

— Неужели это так просто? — удивился Незнайка.

— Конечно, просто. Главное — это способности иметь».

Увы! Далеко не так просто, как полагает Цветик, сочинять стихи. Сочинять так, чтобы был только «смысл и рифма», — значит писать не стихи, а бездарные вирши. Смысл, бесспорно, в стихах присутствовать должен, а вот рифма не обязательно: есть ведь и так называемый свободный стих (верлибр), где не встретишь ни одной рифмы. Да и рифмуют нынешние поэты весьма и весьма приблизительно: ту же паклю они могут срифмовать, положим, с цаплей или с вафлей. Хотя, между прочим, к слову «пакля» есть и полнозвучная рифма — «сакля» (жилище у горцев). Так что даже тут Цветик не прав: он ведь утверждал, что к этому слову нет рифмы…

Главное же во всяких стихах — не рифма и даже не форма. Есть ли что сказать людям — вот главное! Причем сказать то, что прозой выразить трудно, а то и невозможно. Если же можно выразить прозой, так и выражай на здоровье прозой — при чем тут стихи!

Конечно, объяснить это младшим детям Носов явно не мог такие вещи им еще не по силам. Не по силам, наверно, им будет и разгадать, что Цветик весьма заурядный стихоплет.

Хотя по значению своему слово «графомания» связано с греческим словом «графо» — пишу, суть этого явления оно выражает не вполне точно.

Графомания предполагает отсутствие таланта в сочетании с болезненно острым желанием не столько писать, сколько печатать, публиковать написанное. В этом и состоит социальный вред графомании. Если бы графоманы только писали, но не печатали, никому бы от этого вреда никакого не было. А то ведь они изо дня в день обивают пороги редакций, отрывают людей от работы, нервируют их: большей частью графоманы — ужасные кляузники, и отделаться от них не так-то легко.

В Цветочном городе, впрочем, нет ни газет, ни журналов, печататься негде — остается уповать на устные выступления. Цветик и не упускает случая воспользоваться разными выдающимися событиями, чтобы напомнить о себе и о своем «таланте». По случаю полета коротышек на воздушном шаре он сочиняет и торжественно зачитывает такие стихи:

Стихи эти — явная пародия (конечно, не с точки зрения Цветика!). Такие частицы и междометия, как «уж», «эх», «ах», «ох», «ай», «ой», служат незадачливым поэтам для заполнения ритмических пустот. По этой примете всегда можно узнать жалкие, ремесленные вирши (хотя отсутствие такой приметы еще не говорит, что стихи обязательно хороши).

И пусть не сбивает вас с толку восторг, с каким приняли стихи Цветика собравшиеся слушатели. Это же восторг обывателей, которые еще недавно ехидничали и издевались над Знайкой и его воздушным шаром, уверяя, что никуда этот шар не сможет полететь. А когда он все же взлетел, они пришли в дикий восторг и дружно завопили «ура»…

Свое отношение к Цветику и к графоманам вообще автор передает и иным, «зеркальным» путем. В той же повести он еще дважды изображает таких горе-литераторов, высмеивая их и с творческой, и с человеческой стороны.

В Зеленом городе, где приземлились потерпевшие аварию воздухоплаватели, живет поэтесса Самоцветик. Перекликаясь с псевдонимом уже знакомого нам «поэта», имя ее сразу настраивает на иронический лад. Есть в этом имени и оттенок самолюбования («Само цветик»), а главное, ни по таланту, ни по характеру поэтесса отнюдь не напоминает самоцвет (драгоценный камень). Как все творчество Цветика, стихи ее — чистая пародия. Только теперь высмеиваются не скороспелые стихи «к случаю», а слащавые стишки для детей: «Я поймала комара, та-ра, та-ра, та-ра-ра! Комаришку я люблю, тру-лю-люшки, тру-лю-лю!» «Трулюлюшки» и прочие возгласы выполняют здесь, как вы уже догадываетесь, роль «ахов» и «охов».

Каждое стихотворение Самоцветик кончается примитивной моралью, никак не вытекающей из остального текста (такая особенность также свойственна плохим стихам для детей). Стихи о комаре вершатся концовкой «надо книжку почитать», о стрекозе — словами «надо платье зашивать», а стихи о мушке — тем, что «надо руки умывать». И хотя слушатели кричат «браво!», восторгаясь этими «полезными», «очень хорошими» стихами, это лишь добавляет яда в иронию автора.

Ну а в жизни Самоцветик — наглая и взбалмошная особа. К художнику Тюбику выстроилась очередь малышек, желающих иметь свой портрет; но Самоцветик пробивается к нему «нахрапом», презрительно бросив пытавшемуся удержать ее Незнайке: «Мне можно без очереди — я поэтесса!» А во время сеанса долго изводит художника своими претензиями: то ресницы просит сделать подлинней, то ротик поменьше, то глаза изобразить голубыми вместо карих, то цвет волос изменить, то цвет платья… В итоге «портрет имел весьма отдаленное сходство. Но поэтессе он очень понравился, и она говорила, что лучшего портрета ей и не надо».