«Стул», имеющий отношение к желудку, понятие физиологическое. Но все равно, удобно ли пускать его в ход, если речь идет об императоре?.. Нет, право же, Лёлю и Оську можно понять, что они решили подыскать для монарха термин более возвышенный.
Каламбурным, по сути, является и любимый прием Кассиля, при котором на одно сказуемое нанизываются грамматически однородные, но по смыслу никак не связанные между собой слова: «По залу ползут догадки и серпантин»; «До девятью девять и до гимназии мы дошли одновременно»; «Вместе с Реомюром поднимались все обитатели нашей квартирки».
Последняя фраза заключает в себе целую картину: дома настолько холодно, что люди поднимаются лишь тогда, когда немного поднимется ртуть в градуснике Реомюра…
Точка, и ша!
В книгах Кассиля всегда присутствуют комические персонажи, даже если в целом книга и не смешная. Таковы Ромка Каштан и режиссер Расщепей в «Великом противостоянии», которые шутят чуть не на каждом шагу; таков же дядя Яша Манто в суровой, даже трагической повести Л. Кассиля и М. Поляновского «Улица младшего сына». Такие герои чаще бывают положительными, но бывают и отрицательными — например, нагловатый, вездесущий и беспринципный «арап от журналистики» Димочка Шнейс из повести «Вратарь Республики» или Лешка Дульков из «Дорогих моих мальчишек», к месту, а чаще не к месту вставляющий в свою далеко не изысканную речь фразы из Лермонтова и других классиков. Бывает, такие герои сами смеются над кем-то; в других случаях уже мы смеемся над ними; в третьих сочетается и то и другое: герой смеется над кем-то, а читатели и автор — над ним самим.
Замечательно, что Кассиль не боялся делать комичными и самых «высоких» своих героев: того же Расщепея, знаменитого летчика Климентия Черемыша (в котором угадывается великий Чкалов) или комиссара Чубарькова из «Кондуита и Швамбрании» с его неизменным присловьем «Точка, и ша!».
В чем же оно, это обаяние Чубарькова? В том, что в суровую и трудную пору, на посту, отнюдь не располагающем к шуткам, он остается не просто человеком, но в каком-то смысле и ребенком. Он охотно возится с детьми, не стыдится черпать у них новые знания, с удовольствием играет с ними в шашки или в «лапки-тяпки» и не мешает играть в Швамбранию. А не детская затея разве — дабы поумнеть, читать подряд тома энциклопедического словаря?!
Брешка, она же Брехаловка
Если по своему происхождению юмор Кассиля можно назвать юмором детской игры, то с точки зрения языка это юмор образно-метафорический, с обилием эффектных, красочных сравнений и метафор, которые писатель почти всегда применял в комической «упаковке».
«Пряная ветошь базара громоздилась на площади. Хрумкая жвачка сотрясала торбы распряженных лошаденок… Возы молитвенно простирали к небу оглобли. Снедь, рухлядь, бакалея, зелень, галантерея, рукоделие, обжорка… Тонкокорые арбузы лежали в пирамидках, как ядра на бастионах в картине „Севастопольская оборона“».
Это описание Базарной площади в «Кондуите». А вот перед нами Брешка, она же Брехаловка, — своего рода культурный центр Покровской слободы, где развертывается действие этой повести. «Вся Брешка — два квартала. Гуляющие часами толкались туда и назад, от угла до угла, как волночки в ванне от борта до борта. Девчата с хуторов двигались посредине. Они плыли медленно, колыхаясь. Так плывут арбузные корки у волжских пристаней».
Сравнения и метафоры у молодого Кассиля редко бывали простыми — чаще они развертывались в широкую панораму.
«Наш дом — тоже большой пароход. Дом бросил якорь в тихой гавани Покровской слободы. Папин врачебный кабинет — капитанский мостик. Вход пассажирам второго класса, то есть нам, запрещен. Гостиная — рубка первого класса. В столовой — кают-компания. Терраса — открытая палуба. Комната Аннушки и кухня — третий класс, трюм, машинное отделение. Вход пассажирам второго класса сюда запрещен. А жаль… Там настоящий дым.
Труба не „как будто“, а настоящая. Топка гудит подлинным огнем. Аннушка, кочегар и машинист, шурует кочергой и ухватами. Из рубки требовательно звонят. Самовар дает отходный свисток. Самовар бежит, но Аннушка ловит и несет его, пленного, в кают-компанию. Она несет самовар на вытянутых руках, немного на отлете. Так несут младенцев, когда они собираются неприлично вести себя.
Нас требуют „наверх“, и мы покидаем машинное отделение».
Смешно потому, что длинно
Знаменитое чеховское выражение «краткость — сестра таланта» применительно к смеху не всегда справедливо. Одним из любимых комических приемов Кассиля служит так называемый перифраз — прием, основанный на замене краткого и прямого выражения мысли обходным, витиеватым, косвенным.
Взять, допустим, первую строку кассилевской автобиографии «Вслух про себя»: «К существованию я приступил в 1905 году». Отчего бы не сказать просто: «Я родился…»? Вместо этого автор пошел зачем-то по более сложному пути…
Ответ несложен: затем, чтобы во фразе появился юмор.
Неожиданно ли его появление? Пожалуй, что нет. Кассилевская усложненная фраза смешна тем, что новорожденный еще не может ни к чему «приступить»: он не только ничего не умеет, но и ничего не помнит. «Приступить» же — глагол солидный, совсем не из детского обихода…
С перифразом сходен прием эвфемизма, применяемый в тех случаях, когда надо заменить грубое выражение более мягким, «приличным». Так, небезызвестные «дамы из города N», с убийственным сарказмом высмеянные Гоголем в «Мертвых душах», вместо «я высморкалась» предпочитали говорить «я облегчила себе нос», «я обошлась посредством платка». Смех вызывается здесь стремлением к «деликатности обращения», которое в данном случае ни к чему: ведь и в выражении «я высморкалась» ничего грубого нет.
Что же касается Льва Кассиля, то он применяет эвфемизмы с некоторой хитринкой: не для того, чтобы смягчить грубое выражение, а больше затем, чтобы придать ему ложную значительность, псевдосолидность.
«…Мы вдумчиво и осязательно исследовали недра своих носов», — сообщает Лёля-рассказчик в «Кондуите».
Сказал бы просто — «ковыряли в носу». Так нет!
Но оказывается, тут эта необычайная, «ученая» солидность звучит неспроста: Лёля ведь повествует о событиях исторической важности, равных открытию Америки! Ведь через какую-то секунду будет открыта совершенно новая, небывалая страна! Можно ли тут допустить «ковырянье в носу»!..
А теперь перенесемся на страницы последней кассилевской повести «Будьте готовы, Ваше высочество!» и убедимся, что пристрастие к эвфемизму писатель сохранил до конца своих дней: «…Тонида обернулась, шагнула обратно на площадку. Молча схватила она принца за шиворот и, прежде чем тот опомнился, влепила три крепких шлепка по тому месту, которое у наследников престола предназначается для трона».
Здесь эвфемизм почти вынужденный: по отношению к принцу выразиться прямее было бы нелегко. Хотя, разумеется, заменяя одно-единственное слово пышным выражением, писатель надеялся в то же время повеселить читателя. (Дополнительный комический оттенок вносится сюда намеком на предмет легко угадываемый. Намек почти всегда таит в себе некоторую дозу комизма; недаром советский ученый А. Н. Лук, автор книги «О чувстве юмора и остроумии», выделяет намек как один из приемов остроумия.)
«А откуда он выгнал?»
Тот беспечно-озорной, наивный, истинно детский юмор, который так ярко осветил лучшие страницы «Кондуита и Швамбрании», можно встретить и в других, более серьезных вещах Льва Кассиля.
Когда в «Дорогих моих мальчишках» маленький, но по-взрослому упорный и самоотверженный труженик Капка Бутырев гордо сообщает своей сестренке об удивительном рекорде Мишки Терентьева, который за смену «четыре с половиной нормы выгнал», а она, поначалу умиленная («А!.. С половиной!»), вдруг неожиданно добавляет: «А откуда он выгнал?» — мы узнаем в этой реплике юмор первой кассилевской книги. Ведь подобный вопрос вполне мог задать Оська.
