Один из лучших… Кому-то из вас это покажется явным преувеличением. Сказать откровенно, я и сам до поры до времени не считал его таковым и удивлялся даже: отчего это писатель, вкус которого, на мой взгляд, почти безупречен, упорно включает этот рассказ чуть не в каждый сборник своих произведений? Что в нем такого замечательного?

И лишь недавно, перечитав «Белую крысу» заново, я наконец-то понял, в чем дело. Понял, что в рассказе описан настоящий подвиг, хотя развертывается он в обстановке детской игры, а в самом центре сюжета оказывается такой несерьезный «персонаж», как крыса.

Напомним содержание рассказа, созданного накануне войны.

Пятерка ребят из пионерлагеря «Карбид» во главе со звеньевой Таней Закатовой прибывает в соседний лагерь (к «трикотажам») с пакетом — вызвать соперников на военную игру. Председатель совета лагеря Миша Бурлак, приняв пакет и торжественно зачитывая послание собравшимся на линейке ребятам, вел себя несколько странно: то «поводил плечами, то вдруг выпячивал живот, то убирал его», то зачем-то «поднял правую ногу, согнув ее в колене…»

Причина этого скоро открылась: из коротких штанин председательских трусов выползла белая крыса и шлепнулась на землю. «В ту же секунду отчаянный визг раздался над линейкой. Два „трикотажа“, сбитые с ног, покатились на землю. Чья-то фигура мелькнула над забором и скрылась за ним». Это была звеньевая «карбидов», отчаянно боявшаяся крыс…

Большинство юмористов, развивая такой сюжет, на этом бы и остановились. Ведь посмеяться тут уже есть над чем: смешон и председатель, пришедший с крысой на торжественную линейку; смешна и звеньевая, которую уже само появление крысы повергло в такую панику. Смешна, наконец, и степень овладевшего ею страха (два «трикотажа» оказались при этом даже сбитыми с ног). Да и мораль бы тут нашлась подходящая: будучи звеньевой, научись не бояться таких пустяков, как крысы. Или: общественные дела не путай с личными (это уже в сторону председателя).

Но Сотнику мало и этого смеха, и этой морали. Там, где большинство из его коллег закончили бы рассказ, Сотник его только начинает. У него это всего лишь прелюдия — «сказка будет впереди».

Оказывается, у Таниного звена было еще одно — теперь уже тайное — задание. Начиная игру, «карбиды» хотят создать в глубоком тылу «противника» свой наблюдательный пункт. Танино звено находит для этого превосходное место — в погребе, среди пустых бочек. Таню, однако, замечает один из «трикотажей», другой ему не верит. И тогда «трикотажи» устраивают испытание, для Тани особенно страшное: спускают в погреб ту самую крысу, которая так ее напугала…

Тут важно понять меру страха, испытываемого девочкой. Тем, кто не боится крыс, кажется: что за чушь, какое же это испытание — крыса?!

Вспомним, однако: в старину заключенных (и разумеется, отнюдь не девочек!) бросали в подвалы с крысами. Считали, видимо, что присутствие крыс серьезно подорвет моральный дух узников.

Ведь все зависит от того, как посмотреть на крысу. Писатель Юрий Олеша в книге «Ни дня без строчки» рассказывает, как «наблюдал однажды за крысой, которая не знала, что за ней наблюдают. Нас разделяло толстое стекло магазинной витрины, она меня не слышала, жила полной жизнью. Обычно и она нас боится, и мы ее боимся, а тут нас разделяло стекло. Правда, мне все же стоило труда заставить себя смотреть; правда, все же душа уходила в пятки».

Видите, даже у взрослого мужчины при одном взгляде на крысу «душа уходила в пятки», хотя крыса была за стеклом. Что же говорить о девочке, смертельно боящейся крыс! Что она-то должна была испытывать в эту минуту…

Понятно отчаяние Таниных товарищей: они не меньше «трикотажей» были убеждены, что девочка не вынесет такой пытки. А между тем…

«Таня крепко зажмурила глаза. Все сильней и сильней дрожали ее сжатые кулаки и худенькие плечи.

Крыса часто останавливалась, сворачивала в сторону, но все же приближалась к ней. Вот она вошла в бочку, обнюхала дрожащий кулак и, неожиданно вскочив на Танину руку, стала карабкаться на плечо. Не разжимая глаз, Таня широко открыла рот. И Лёня понял, что сейчас раздастся тот истошный, пронзительный визг, который раздался вчера вечером на линейке „трикотажей“. Но визга он не услышал. Таня сжала зубы и больше не делала ни одного движения. А крыса забралась на ее плечо и подползла к шее. Ее белые усики шевелились возле самого Таниного уха…

Где-то далеко прозвучал горн. В ту же секунду крыса вылетела из бочки. Дрыгая лапами, она взвилась вверх и исчезла».

Теперь уж «трикотажи» не сомневаются в своей ошибке: мыслимо ли, чтобы та пискля и трусиха вынесла такую пытку! Они снимают осаду с погреба. А товарищи Танины, ко всему прочему буквально умирающие от жажды, молча смотрят на нее, потрясенные увиденным…

Разве не подвиг описан здесь? Самый настоящий подвиг. Что из того, что совершается он не в тылу у фашистов, а в детской игре? Разве чтобы вынести такое испытание, меньше нужно физических и душевных сил, чем на самом страшном допросе? Я абсолютно уверен: нет, не меньше.

Но если это всего лишь игра, да притом детская, то, может быть, глупо расходовать столько сил: да пропади всё пропадом, к чему такие мученья?.. Нет, не глупо, утверждает писатель. Это и есть подготовка к подвигу. А к настоящему подвигу и готовиться надо по-настоящему. Без «липы».

Можно ли согласиться после этого с критиком И. Андреевой, которая пишет о Сотнике: «Каждый его рассказ — забавная игра»? Мы только что видели, что даже рассказ, сюжетом которого является настоящая игра, не очень похож на игру. Тем более на игру «забавную».

Такой рассказ, как «Белая крыса», не мог бы написать Носов. Он написан в совершенно ином ключе.

В то же время для Сотника такой рассказ типичен. Почти все его произведения, начавшись как смешные, по ходу сюжета выливаются в серьезные, драматические, реже — лирические. Буквально в каждом из них мирно уживаются юмористическая, я сказал бы даже — комедийная стихия (чуть не из каждого рассказа Сотника могла бы вырасти небольшая комедия) и стихия лирико-драматическая. Они именно уживаются, как бы сосуществуют, не вступая друг с другом в конфликт и даже почти не соприкасаясь. Чувствуется, что это не случайная черта, а выражение позиции автора.

Юмористов, пишущих для детей (да и всяких других, впрочем), можно разделить по самым различным признакам: по силе и окраске смеха, по соотношению серьезного и смешного, по тяготению их к комизму слова или положения и т. д.

Но можно взглянуть на них и с иной стороны.

Дело в том, что одни юмористы, можно сказать, помнят, что они юмористы, и нередко даже подчеркивают это (С. Михалков, В. Голявкин, Э. Успенский). А другие как бы не помнят этого. Есть и промежуточная группа писателей, которые, с одной стороны, вроде бы не отрицают, что они юмористы, а с другой, однако, и не подчеркивают этого.

Юрий Сотник, пожалуй, и принадлежит к этой, последней группе. Он готов нести свой «крест» юмориста, но в практике своей старается эту роль забыть. В этом смысле он напоминает Гайдара или Пантелеева, которые настойчиво искали пути к смешному, но вовсе не считали, что создают юмористику.

Впрочем, в отличие от Гайдара и Пантелеева, у Сотника почти не встретишь смешных фраз — ни в речи повествователя, ни в речи героев: Сотник принципиально не признает «юмора смешной фразы», как он выражается (то есть, на языке теории, комизма слова). Не признает ни у себя, ни у других. «Я предпочитаю танцевать от характеров», — говорит он.

Особенно не по нутру ему нарочито нелепые выражения и фразы, когда милиционер выражается слишком казенно, деревенская женщина — неграмотно и т. п.

Но как же тогда Сотнику удалось прослыть юмористом? Отчего, по словам серьезного критика Б. Сарнова, «читая книги Сотника или следя за делами и поступками героев его пьесы, буквально изнемогаешь от смеха»?..