Старый царь ещё раз поразил правительство Спарты точностью своих расчётов: едва транспортные суда завершили перевозку войск Клеомброта из гаваней Сикиона, Эги и Гелики к берегам Фокиды, как в Спарту прибыло большое посольство из Афин.

Состав посольства радовал: сплошные друзья и доброжелатели Спарты. Хитрые афинские демократы никогда, даже в пору тяжёлого военного противостояния, не изводили проспартанскую партию: они всего лишь отодвигали её подальше в тень, а при необходимости — вот как сейчас — выпускали вперёд, чтобы показать серьёзность мирных намерений.

Удивляло присутствие известного афинского оратора-демагога Каллистрата: знали точно — отправился он в поход к берегам Керкиры, чтобы составить в народе мнение о себе как о человеке, сведущим в военном деле. Позже спартиаты выяснили: почувствовав свою никчёмность, ловкий политик испугался, как бы не получилось наоборот, и упросил командующего отпустить его, пообещав добыть у правительства денег для эскадры. И вот он уже здесь, в составе посольства!

Спартиаты были, как всегда, сдержанны в проявлении своих чувств. Тем не менее ощущался всеобщий подъём — ведь только немногие посвящённые знали, что цель переговоров — не мир, но обеспечение благоприятных условий для дальнейшего ведения войны.

Настораживало то, что прибыла также фиванская делегация — на этот раз афиняне сочли неудобным вести переговоры за спиной своего союзника.

— Кто возглавляет прибывших фиванцев? — спрашивали друг друга спартиаты.

— Эпаминонд? Никогда не слышал о таком.

— Я сам сегодня впервые услышал это имя.

Фиванцы держались обособленно, предоставив право вести переговоры союзникам. Афиняне выступали в Герусии с речами, говорили ярко, умно. Доказывали пользу выгодного для всех мира — архонты слушали и одобряли.

Фиванцы наблюдали со стороны, словно их и не касалось. Только когда встал вопрос о самоуправлении зависимым от Фив Платеям и Феспиям, Эпаминонд решительно вывел его за рамки переговоров.

Не раз блеснули мастерством ораторы, прежде чем выработали предварительные условия мира: все стороны выводят из союзных городов свои гарнизоны и гармостов, распускают сухопутные и морские силы, а всем городам предоставляется автономия.

Афиняне были довольны, щеголяли остроумием и бодростью. Фиванцы, напротив, были мрачны и молчаливы.

Вычитан второй вариант текста. Вдруг афиняне с жаром заспорили между собой — из-за фразы, где говорилось, что каждый участник договора может идти на помощь обиженному государству, подписавшему его, но в то же время и не обязан делать это.

— Не пора ли нам, друзья, пожелать всем спокойной ночи и подумать об отдыхе? — обратился к своим спутникам Эпаминонд, внезапно утратив интерес к происходящему.

— Этим пунктом договора афиняне развязывают руки Спарте и обращают её силу против нас, — говорил он Горгиду, когда делегаты шагали по тёмным улочкам к отведённому им дому. — Так какой смысл ломать голову над договором, который будет нарушен на следующий день после подписания?

Афиняне не стали задерживаться в Спарте и отправились домой на следующий день после клятвы на верность договору.

— Здесь что-то не так, — покачал головой недоверчивый Горгид. — Зачем афинянам спешить, если их проворный стратег уже успел покорить города Кефаллении, разбил флот Дионисия Сиракузского, пытавшегося помочь Спарте, увеличил свои силы до девяноста триер и теперь распространяет власть Афин в Акарнании?

Фиванцы тоже покинули Спарту. За обедом на первом привале Эпаминонд обратился к своим спутникам:

— Скажите, друзья, почему добрые мысли так часто посещают нас с опозданием?

— Что ты имеешь в виду? — ответил Горгид.

— Послушайте. В договоре записано, что мы приносим клятву за Фивы. Но если бы вместо «Фивы» было написано «Беотия», то тем самым Спарта признала бы наше главенство над всей Беотией! Нам следует вернуться и предложить спартиатам переписать текст договора.

— Они откажутся, — сказал один из спутников Эпаминонда.

— Скорее всего. Но тогда исчезнет двусмысленность положения и нашим гражданам станет ясно — жестокой схватки не избежать...

Колесницы фиванского посольства подъехали прямо к дворцу Агесилая.

Старый царь напряг все силы, чтобы преодолеть недомогание и встретить послов в тронном зале. Облачённый в пурпур, окружённый по бокам застывшими телохранителями в доспехах, он сидел на троне спартанских царей, и слово его сейчас означало слово Спарты.

— Нет смысла собирать Народное собрание и Герусию, — голос Агесилая был сух и официален. — Вы подписали договор и дали клятву на верность ему. Я не стану исправлять в этом документе ничего. Впрочем, — добавил он, — могу вычеркнуть Фивы из договора, если вы не желаете участвовать в мирном соглашении.

— Это означает войну? — сделал шаг вперёд Эпаминонд.

— Не я произнёс это слово, — ответил Агесилай, давая понять, что приём окончен.

Серьёзны, даже мрачны были вышедшие из дворца фиванцы.

— Итак, мы потерпели неудачу, — голос обращался ко всем вместе и к каждому в отдельности.

— Отчего же? — воскликнул Эпаминонд. — Теперь, по крайней мере, враг не застигнет нас врасплох. Но поспешим: быть может, уже скачут гонцы с приказом для войск Клеомброта.

Дерзость Эпаминонда была подобна факелу, поднесённому к горючей массе антифиванских настроений. Они вспыхнули и, умело раздуваемые заинтересованными силами, быстро охватили Спарту пламенем военной ярости. Не было больше сторонников морской или сухопутной войны — были только сторонники войны, единые в своём порыве наказать Фивы!

Эпаминонд ошибался, полагая, что приказ о начале боевых действий уже отправлен Клеомброту. Решение о вторжении в Фиваиду подлежало утверждению Народным собранием, а его нужно было подготовить.

Спартанский командующий сам проявлял нетерпение и, узнав о результатах переговоров, потребовал чётких предписаний относительно дальнейших действий. Медлить больше не стоило, тем более что общественное мнение, с точки зрения сторонников войны, было самым благоприятным.

Улицы города кипели оживлением, а дворец Агесилая до самого рассвета был освещён огнём факелов. Правители Спарты прекрасно понимали, что в голове больного царя давно уже выношен лучший из замыслов будущей войны против Фив, а потому именно его резиденция стала центром организации вторжения.

По ведущим к дворцу улицам сновали посыльные, готовились в дальний путь гонцы. Некоторые из них уже скакали по ночным дорогам в союзные города, а также в порты — везли предписания для капитанов кораблей о готовности к приёму на борт войск и выходу в море.

Инструкции для Клеомброта составлялись под личную диктовку Агесилая, и при этом ему с неподдельным пылом помогал не кто иной, как архонт Поликрат!

Под утро царю доложили, что прибыл бывший полемарх Сфодрий и просит принять его. Агесилай нахмурился — чего ещё хочет этот честолюбец, виновник ненужного раздора с Афинами?

Старый вояка был облачен в боевые доспехи и алый плащ. Свой шлем, лишённый пышного султана полемарха, он держал в руке.

— Позволь мне, царь, выступить в поход и присоединиться к войскам Клеомброта. Я обещал тебе искупить вину и сделаю это, сражаясь, как рядовой боец. Пятнадцать старых товарищей, чей возраст даёт им право не участвовать в военных предприятиях за пределами родины, тоже хотят следовать вместе со мной. Вот список, — Сфодрий ловко извлёк из-под шлема свёрнутый в трубку лист пергамента и протянул его Агесилаю.

— Иди, Сфодрий. И возвращайся со щитом или на щите, — ответил царь.

Солнце ещё не взошло, а небольшой отряд старых воинов уже пылил по дороге на Сикион. Вслед за этим отрядом рвались сотни и сотни спартиатов, от зелёных юношей до убелённых сединами мужей. Эфоры не испытывали трудностей с формированием дополнительных контингентов...

Поликрат возвращался домой довольный. Лук заряжен, тетива натянута, стрела направлена в сердце Фив...

Из полумрака мегарона раздался взволнованный голос Никерата: