— Я построю для Тиры дом, где только она будет госпожой!

— Это ничего не изменит. Ты только переселишься к ней, ещё больше досаждая родственникам и бросая вызов гражданам.

— Но как мне быть дальше? Эта женщина проникла в меня, как сладкий яд... Глубоко, до мозга костей. Я весь пропитан им... Ты, Поликрат, дал мне этот яд!

— Ты уже и недоволен. Разве жалеешь?

— Нет. Но не могу без неё! Знаю: недостойно спартиата. Только тебе говорю и спрашиваю: как мне жить дальше?

— Для начала дождись Тиру. Не мешай ей. Чем лучше и скорее выполнит она поручение, тем быстрее вернётся.

Архонт успокаивающе похлопал приятеля по плечу.

— Сейчас же следует подумать вот о чём. У меня дурные вести. Полоумный Алкет, наш гармост в Орее, сумел захватить фиванские корабли с хлебом. Не радуйся — несчастный поставил дело так, что утром следующего дня пленные фиванцы оказались на свободе, их друзья-демократы — у власти, олигархи — в темнице, а сам он — на деревянном колу. Орей потерян, а вся кампания Агесилая оказалась напрасной!

— Следует наказать дерзких! — воскликнул эфор, когда смысл сказанного, преодолев толстый слой личных переживаний, проник в его сознание.

— Против нас теперь не только Фивы, но и Афины, — с сожалением взглянул на приятеля Поликрат. — Завтра эти новости станут известны в Герусии. Я же должен сразу предложить взвешенный план действий! Так что о поездке в Мегары и речи не может быть. В такое время эфор нужен здесь!

Эвтидем сумел справиться с обуревавшими его чувствами и с сосредоточенным видом уселся в изящное кресло эбенового дерева.

— Мы располагаем готовыми к бою войсками. Там, в Мегарах. Стремительный бросок к Афинам...

— Опять ты за своё, — усталым голосом возразил Поликрат. — Во-первых, афиняне внимательно следят за этим войском, и вряд ли удастся добиться внезапности. Наших усталых гоплитов встретят свежие афинские силы. Во-вторых, Агесилай болен, нужно назначить нового командующего, а тому — прибыть к войскам, что тоже насторожит противника. Зачем новый командующий, если войска идут домой? Наконец, главное: как идти на Афины, оставив у себя за спиной фиванцев? Они только этого и ждут! Но ты верно определил главным противником Афины: без помощи этого государства Фивы не устоят. Вот только как наказать получше новоявленных союзников беотийцев? — Поликрат смотрел на приятеля, ожидая совета.

К Афинам можно подойти также и с моря, — ответил тот, морща лоб от тяжких раздумий. — Здесь фиванцы им не помогут — слишком мало у них кораблей. Вот и получается, что противник разъединён, и его можно бить по частям! Тем более что мы уже били афинян на море.

— Ты прав, Эвтидем, — удовлетворённо кивнул Поликрат; он получил именно тот совет, которого желал. — Когда мы перекроем морскую хлебную дорогу в Афины, там крепко задумаются, стоит ли ссориться с нами. Думаю, завтра Герусия придёт к тому же мнению.

— Как и коллегия эфоров. Но уже поздно, любезный Поликрат. Я пойду, — Эвтидем встал, прощаясь. — Нужно ещё поразмыслить об услышанном сегодня...

Эфор одиноко шагал по тёмной улице, направляясь к своему большому, но далеко не столь изысканному, как у Поликрата, дому.

Образ Тиры, ненадолго заслонённый важными для Спарты событиями, вновь предстал, как живой, ещё более яркий и пленительный, чем прежде. Странно, после первой встречи он с трудом вспомнил женщину, предоставленную в знак дружбы гостеприимным хозяином. Только несколько дней спустя Эвтидем связал не покидавшее его чувство испытанного удовольствия, приятной лёгкости во всём теле и хорошее настроение со своим визитом к архонту, и под первым попавшимся предлогом повторил его.

На этот раз женщина появилась раньше и даже приняла участие в общей беседе. В первый момент эфор почти испытал разочарование — ни высокого роста, ни крашеных персидскою хной волос, ни громкого смеха и развязных манер, отличавших знакомых ему гетер. Фигура же показалась слишком хрупкой: да, грудь хороша, но где необъятные бёдра и увесистый зад — предметы особой охоты спартанских гоплитов в захваченных городах?

Прошло немного времени, и Эвтидему показалось, что его окутывают прозрачные тонкие нити очарования, на глазах крепнущие, превращающиеся в цепи влечения, из которых уже не вырваться. Да и не хочется вырываться. То, что сначала незаметно обволокло безобидно-прозрачной дымкой, обернулось сладким ядом, проникшим, казалось, сквозь все поры его кожи.

Эфор не пытался понять — да и не смог бы, даже пожелай, — что делает с ним эта женщина. Глядя на Тиру, Эвтидем не верил, что ещё недавно сжимал её в объятиях на ритмично скрипевшем ложе, забыл, что она всего лишь рабыня. Ему хотелось не только обладать ею, но нравиться, волновать чувства.

Мелодичный смех, звучавший в ответ на его незамысловатые шутки, убеждал эфора, что это ему удаётся, и немолодой мужчина ощущал себя Парисом[87].

Поликрат, искоса наблюдавший за эфором, предложил Тире спеть для гостя, и когда та удалилась за своей лирой, произнёс, откинувшись в кресле:

— Эта женщина — не просто рабыня. Умная и хорошо образованная, она с некоторых пор ведёт мой дом, уверен, способна и на большее.

Несколько песен, исполненных приятным, выразительным, хорошо поставленным, пусть и не очень сильным голосом, лишь усилили восторг Эвтидема.

— Ты ещё не видел Тиру в танце, — говорил Поликрат, прощаясь с очарованным приятелем.

На этот раз не было ни обильных возлияний, ни предложений остаться на ночь.

— Мой яд действует, господин, — обернулась Тира к своему хозяину, когда они остались вдвоём. Ты сам видишь. Мне даже кажется, что для этого, — указала она глазами на двери мегарона, — доза слишком велика.

Женщина оказалась права — уже на следующий день Эвтидем разыскал Поликрата в Герусии и сообщил, что дело с поставкой оружия из его эргастерия в другие — разумеется, дальние страны, такие как Египет — улажено.

— Вовремя, — не скрывал удовольствия архонт, — ведь на меня только что возложили очередную литургию — снова я должен построить и снарядить за свой счёт целый корабль. А где же мне взять деньги? Жду тебя сегодня к себе и постараюсь отблагодарить.

Приём превзошёл все ожидания. В тот вечер сладострастный восточный танец Тиры вызвал в нём неизведанные прежде, ни с чем не сравнимые порывы чувств.

С последними звуками мелодии архонт, встретившись взглядом со своей рабыней, знаком велел оркестру удалиться, а затем и сам оставил зал. Тира мелкими грациозными шажками египетской танцовщицы приблизилась к изнемогающему в кресле эфору. Потемневшие до глубокой синевы глаза гипнотизировали добычу.

Эвтидем не уснул в ту ночь ни на миг. Солнечные лучи уже пробивались сквозь складки тяжёлых портьер, а эфор всё ещё ласкал это волшебное тело, не в силах оставить ложе, где — он сам не отдавал себе в этом отчёта — впервые узнал, что может дать женщина мужчине. Он, привыкший силой брать женщин в завоёванных городах — кулаком по голове, если сопротивляется, и на пол её же разорённого дома — или с пренебрежением принимать купленную за деньги близость гетер в городах союзных, старался быть нежным сейчас — по крайней мере настолько, насколько это ему удавалось.

Проводив эфора, Тира показала Поликрату многочисленные красные и синие пятна на своей гладкой, как полированный мрамор, коже:

— Дорого же мне обходятся твои планы, хозяин.

— Свобода тоже стоит недёшево, — густое ухоженное серебро бороды и усов шевельнулось в улыбке, — а свобода с деньгами — ещё дороже, — многозначительно произнёс архонт, глядя, как красавица кутается в одеяние из блестящей голубой ткани, с превеликим трудом доставленной из далёкой Серики. — Ты получишь и то, и другое через пять лет, если будешь старательно исполнять все мои поручения. А если выпадет дело, особенно важное и трудное для меня или Спарты (что одно и то же), — то и раньше. Видишь, я забочусь, чтобы ты получила свободу молодой и красивой, смогла завести дом и семью. Вот только кто заменит тебя в моём доме?