«Сегодня они отработают своё большое жалование с лихвой», — подумал Ификрат, глядя на очередную удачу своих бойцов.

Настоящее сражение только начиналось, и самые грозные испытания впереди. Пристроенное к основанию ударного клина крыло-фаланга приближается, как грозовая туча.

Мощный фронтальный удар возможен уже скоро — как только фиванский клин разрежет, сокрушит, опрокинет, растопчет монолит спартиатов, а затем, словно пилой, пройдётся своим правым скосом по флангу боевого порядка афинян.

Тяжёлая кавалерия противника рано или поздно вернётся и зайдёт в тыл, а на левом фланге повиснет вот эта толпа, что с таким безрассудством бежит навстречу стрелам его фетов. Стратег дал команду сигналисту и, не обращая внимания на пули беотийских пращников, обратил взгляд туда, где решалась судьба сражения и... Эллады.

Ударный клин, встретив первые шеренги лаконской фаланги, лишь ненадолго замедлил своё движение. Заряженный и ведомый непреклонной волей, он напряг силу тысяч образующих его человеческих тел и вновь двинулся вперёд, прогибая, продавливая, сокрушая спартанскую фалангу, скашивая остриями сарисс воинов в красных плащах, топча их крытыми бронзой высоких кнемид ногами.

Спартиаты погибали десятками и сотнями. Гибли в бесплодных попытках остановить эту громадную живую боевую машину или прорваться сквозь чащу острого железа к тем, кто крепко держал в руках древки страшного в своей массе оружия.

Бесполезно. Бесполезно всё — проведённое в лишениях детство, долгие занятия в палестрах и на стадионах, жестокие кулачные бои на Платанистах, кровь, обагрившая алтарь Артемиды-Орфии, где тебя пороли до потери сознания, проверяя способность переносить боль, охоты на несчастных илотов и суровая добровольная бедность многих поколений, принятая ради одоления врагов Спарты. Всё это оказалось ничем по сравнению с исполинской силой страшного детища военного гения Эпаминонда.

Фронт спартанской фаланги изогнулся червяком и опасно истончился в том месте, где его дробил «священный отряд», напрягся в последнем отчаянном усилии, разорвался и лопнул. Союзники спартиатов оставили строй и бежали, бросая щиты, прочь, подальше от неуязвимого фиванского чудища, прямо под мечи и грохочущие копыта фивано-фессалийской конной лавы — закончив преследование, она возвращалась на поле сражения.

Сотни две спартиатов, каждый сам за себя, ещё отчаянно бьются перед притупившимся наконечником ударного клина и падают, устилая красными плащами дорогу победителям. Правый фланг лаконского монолита — вернее, его остатки — был свернут в бесформенную массу, и скос ударного клина беспощадно строгал её сталью, готовя к окончательному уничтожению ударом короткого левого крыла-фаланги.

Сердце Ификрата сжалось — нет, не от вида множества павших, но от сознания неуязвимости вражеского боевого порядка. С ним невозможно бороться. Что могут противопоставить страшной ударной силе афинский стратег и его бойцы? Только решимость стоять насмерть, достойную славы Афин и своей воинской чести.

Левое крыло у основания фиванского клина уже подходит к остаткам спартанского войска, а правый скос вот-вот ударит по его пельтастам. Разрозненные группы противника, того, что ещё недавно бесновался перед афинскими шеренгами, поспешно убираются, освобождая место для забрызганных лаконской кровью сариссофоров[149].

— Дети мои! — во всю мощь лёгких закричал Ификрат. — Будем достойны славы отечества!

Напряглись гоплиты, изготовились пельтасты, феты достали последние стрелы из опустевших колчанов...

Тяжёлый гул, похожий на раскаты приближающейся грозы, заставил стратега обернуться назад: там, в клубах пыли, фивано-фессалийская кавалерия рубила мечами, колола копьями и топтала копытами коней бежавших с поля боя союзников спартиатов. Скоро она закончит свою кровавую работу и будет здесь. Это конец!

Между тем горсть воинов в красных плащах тесным строем шла в последнюю, безнадёжную атаку. Это полемарх Антикрат сумел собрать немногих живых бойцов своей моры и теперь вёл их на героическую гибель во имя Спарты.

— Славная доля, в передних рядах с врагами сражаясь, смерть за отчизну принять! — хриплым голосом выкрикивал полемарх слова боевого гимна, сжимая рукоять короткого меча.

О, если бы рядом был Эгерсид, убитый теми, у кого боги отняли разум! Вот кто умел врубиться в ряды сариссофоров. Как он сделал это при Левктрах?

Косым ударом щита влево Антикрат отбил несколько устремлённых к нему копий, клинком и закованным в бронзу предплечьем отразил ещё одну сариссу вправо и, не обращая внимания на скользнувшее по бедру лезвие, вломился в фиванский строй.

Его воины, шедшие рядом и следом, гибли на копьях, склоняли их тяжестью своих тел, выигрывая для полемарха драгоценные мгновения. Тот действовал молниеносно — недаром в своё время уступал в рукопашной схватке разве что самому Эгерсиду.

Прежде чем бойцы «священного отряда» поняли, что произошло, Антикрат сразил ближайшего сариссофора и с разворотом влево всадил меч в бок фиванцу в чёрном хитоне, голосом и жестами увлекавшему копьеносцев вперёд. Он был так занят своим делом, что даже не заметил прорвавшегося к нему спартиата.

Лёгкий панцирь фиванца окрасился кровью; захлебнувшись на полуслове, он осел на землю, и в тот же миг несколько одновременных ударов повергли нападавшего рядом.

Ближайшие воины побросали копья, подхватили раненого фиванца и, уложив на щит, подняли над строем.

— Эпаминонд убит! Стратег погиб! — волнами летела по шеренгам тревожная весть, обгоняя плывущее над шлемами тело — его передавали на руках от остановившегося в замешательстве острия ударного клина в тыл боевого порядка.

Двое израненных спартиатов, чудом уцелевших в отчаянной контратаке Антикрата, воспользовались расстройством в рядах противника и утащили за ноги своего командира — оглушённого, окровавленного, но живого.

Ификрат не понял, почему живая боевая машина фиванцев прекратила убийственный ход. Только что ударный клин своим скосом легко, словно триера рыбачью лодку, отбросил и изогнул правый фланг фиванского монолита. Самое время развивать успех! Стратег мысленно приготовился к худшему, но ужасное детище Эпаминонда вдруг остановилось, как бы исчерпав отпущенный ему запас движения. Ещё грозит острой стальной щетиной, ещё дышит тысячами разгорячённых глоток, но опытный полководец чувствовал, как угасает в этом чудовище то, что заставляло его неумолимо идти вперёд, сокрушать и убивать.

Афинский командующий видел плывущий над строем противника щит с распростёртым телом, но придал этому гораздо меньше значения, нежели копьям ударного клина, нависшей с фронта фаланге фиванских союзников и тяжёлой коннице в своём тылу. Почему противник бездействует? Ведь положение афинян безнадёжно, и как бы доблестно ни сражались пельтасты, они обречены. Всего лишь сотня шагов отделяет Эпаминонда от цели, к которой он шёл так долго...

Между тем главные силы фиванцев стояли на месте, и хотя то здесь, то там ещё вспыхивали отдельные схватки, это были огни уже догорающего пожара.

Кавалеристы и легковооружённые пехотинцы охотились за отдельными спартанскими и афинскими бойцами, нападали на небольшие группы, отрезанные от общего строя, и не трогали тех, кто мог оказать достойное сопротивление.

Остатки правого крыла лаконской фаланги сбились в ощетиненный копьями круг. Здесь были отменные воины во главе с самим Агесилаем, и они приготовились как можно дороже отдать свою жизнь.

Фиванские всадники гарцевали в нескольких шагах, выкрикивали оскорбления и насмешки, метали в людскую массу дротики, но дальше дело не шло. Один из них погнал коня рысью в обход оборонительного круга так близко, что лишь поднятая вперёд ладонью правая рука да слова, что выкрикивал он молодым голосом, удержали многих от соблазна достать его копьём.

— Лисикл! Лохагос Лисикл! Я, Ксандр, ищу тебя!

Спартиаты передавали слова соседям в глубину строя: кажется, кому-то из них хотят предложить поединок. Что ж, одним фиванцем будет меньше...