Лаг же и не думал затруднять себя подобными размышлениями: ни зубрёжка уроков в классе, ни ипподром, гимнасий или палестра не могли исчерпать его молодых пламенных сил, и он щедро дарил их всем женщинам.

Любвеобильность его была предметом постоянных шуток, особенно после того, как молодой человек бросил несколько взглядов в сторону судомойки Дионы, неопрятного существа неопределённого возраста, туповатого и крикливого. Несчастная беженка из разорённой войной деревни была готова, к удовольствию эконома, делать любую работу за еду и угол. Последнее обстоятельство оказалось решающим, и её приняли, так как дом теперь требовал много рабочих рук, хотя от вида замарашки и запаха бесформенного тряпья шарахались не только ходившие за лошадьми рабы, но и сами лошади.

Насмешки товарищей, похоже, не очень смущали Лага.

— Ну и что же, зубы у неё ровные и белые, значит, ещё годится, — отвечал ценитель женской красоты.

Дни мелькали, похожие один на другой, и Ксандр опасался, не забыл ли его гостеприимец о судьбе Зенона; тем не менее вызов к беотарху оказался неожиданным.

— Хочу сообщить тебе полученные известия, — произнёс он, печально глядя на Ксандра. — Велико было умопомрачение афинян, велика была ненависть к Зенону софистов, предводимых хорошо известным мне Андроником. Философу грозила смертельная чаша цикуты. Платон, быть может, изменил бы положение, но Евдоксу это было не под силу. Тогда был организован побег, и он удался!

Ксандр подался вперёд. Глаза его радостно сверкнули.

— К сожалению, — поднял руку Эпаминонд, словно предостерегая юношу от преждевременных восторгов, — корабль, увозивший Зенона в Сицилию к Платону, был захвачен пиратами.

— Наставник жив! — воскликнул Ксандр, отказываясь верить ужасной новости. — Сколько раз ему грозила неминуемая беда, но он всегда умел преодолевать невзгоды!

— Конечно, Ксандр, — Эпаминонд встал, положил свою ладонь на плечо юноши. — Я тоже уверен, что мой друг жив. А раз так, будем с надеждой продолжать поиски!

Расстроенный Ксандр побрёл на ипподром, где молодые македоняне упражнялись в искусстве на всём скаку поражать цель ударом длинного копья или меча, но не успел оставить двор, как столкнулся с озабоченным Нестором.

— Кто-нибудь заболел в доме? — спросил он врача. — Странно, я не знал.

После некоторого колебания Нестор спросил:

— Ты, должно быть, слышал о заключённом в подвале?

— Какой-то спартиат, — протянул Ксандр; недавно Филипп под страхом лишения своей дружбы запретил юношам даже приближаться к таинственной двери.

— Так вот, он заболел.

— Сырость и холод подземелий настолько способствуют простудным заболеваниям, насколько затрудняют их лечение, — со знанием дела произнёс Ксандр. — Задача врача, таким образом, усложняется не в два, но в четыре раза!

— О, нет, условия содержания достаточно хороши. Болезнь заключённого иного, душевного свойства. Я прошу тебя, вспомни, что говорил Зенон о чёрной тоске и других подобных недугах, и мы завтра же обсудим возможные способы лечения больного.

Безучастный взор запавших глаз, спутанные волосы, давно не стриженая борода, исхудавшее тело... Тень былого Эгерсида.

— Душа является субстанцией чрезвычайно тонкой, и потому уязвимой, — говорил Нестор, назидательно подняв палец, — и подобно тому, как лёгкая простуда подчас перерастает в смертельную горячку, душевное расстройство, нарастая, ведёт к тяжёлым болезням разума и тела.

— К чему эти слова? — спросил со своего ложа спартиат. — Мне всё равно.

— А знаешь ли ты, что душевные болезни заразны, как и многие другие? — пытался пробить Нестор броню безразличия. — Ведь трогают же тебя душевное волнение, смятение или переживание близкого человека? Более того, ты сам начинаешь переживать нечто подобное. Бывает так, что страстные слова больного душой человека побуждают других к поступкам неразумным и опасным.

— По-твоему, все увлекающие толпу демагоги душевно больны? — Ум Эгерсида невольно, как бы сквозь вялую дрёму следил за рассуждениями врача.

— Подавляющее большинство — несомненно. Горящие глаза, страстная громкая речь, лишённая доводов разума, но полная пламенных призывов к жестокости и насилию, чрезвычайное возбуждение, способствующее быстрому распространению душевной заразы, выдают их болезнь так же, как жар — телесный недуг.

Впрочем, последний иногда сопровождается чувством озноба и холода, а душевная болезнь — вялостью и полным безразличием, как у тебя. Так учит мудрый Зенон! — важно заключил Нестор; беседа с Ксандром не прошла даром.

— Так, значит, я болен... Что ж, попробуй вылечить меня отварами и настойками!

— Напрасно пытаешься ты задеть меня, Эгерсид: такие вещества действительно есть, я мог бы приготовить их для тебя. Они заставляют забыть горе, вызывают ощущение удовольствия, беспричинной радости и даже наслаждения... но хотел бы ты уподобиться лотофагу[143]? Это ли путь настоящего мужчины и воина?

— Тебе, должно быть, известно какое-либо другое средство? — в голосе спартиата прозвучала ирония.

— Разум, — убеждённо ответил Нестор, — способен противостоять и сокрушительным ударам судьбы, и долгому, постепенно подтачивающему душу несчастью, спасая её от разрушительной болезни, подобно тому, как закалённая, крепкая телесная оболочка предохраняет наши внутренние органы. Разум позволяет человеку увидеть цель, рождает волю к её достижению, а значит, и волю к жизни.

— Разум? — Полемарх наконец сверкнул глазами, приподнявшись на ложе. — Тогда объясни мне, врач, как могу я защититься разумом от заключения в этих стенах после того, как раненым был взят в плен? От одиночества без близких мне людей?

— Ты воин, — отвечал ничуть не смущённый Нестор, — и прежде, чем взять в руки меч, должен был учесть возможность гибели, ранения или увечья от такого же меча, плена или рабства на чужбине, и эта мысль укрепила бы дух в испытаниях. Кроме того, ты жив, твоё здоровье зависит от тебя самого, и кто знает, что будет завтра? Согласись, участь раба в далёкой стране куда незавидней. Тебе сообщают о дочери, и она верит, что отец жив. Ксения, моя помощница, потеряла своего великого отца навсегда, и безмерна её скорбь, но как достойно переносит горе благородная девушка!

Последняя фраза, словно выпущенная из лука стрела, пробила панцирь охватившего спартиата безразличия и душевной вялости, больно задела сердце, и, как только за врачом закрылась тяжёлая дверь, он вскочил с ложа, до хруста в пальцах сжав кулаки.

Беотарх выслушал сообщение Нестора о здоровье заключённого, некоторое время размышлял, глядя в окно на кроны абрикосовых деревьев в саду.

— Ксения, твоя помощница, всё ещё носит траур по своему благородному отцу. Я знаю, когда-то он запретил девушке посещать пленника, но теперь... отчего бы вам вместе не осмотреть Эгерсида? Может быть, дело в его старых ранах?

— Нет, Эгерсид, — беззвучно прошептал он, оставшись один, — я не позволю тебе угаснуть. Скоро свершится задуманное: ты должен быть живым, здоровым и деятельным, потому что так нужно моей отчизне!

Эгерсид широко открыл глаза: ему показалось, что в камере прибавилось следа — нет, не от двух горевших лампионов, но от строгого белого одеяния девушки, вошедшей к нему вслед за Нестором. Как расцвела её величественная красота, и облако печали не затеняет её сияние.

Спартиату хотелось закрыть лицо руками — было жгуче стыдно за свой вид, за спёртый воздух в камере, а главное, за проявленный упадок душевных сил.

Дочь Пелопида, человека, которого хотелось бы видеть другом, не будь смертельной вражды между Спартой и Фивами. Он тоже был в заключении, но заключении жестоком, не сравнимым с его, Эгерсида, содержанием, и выдержал его с достоинством и честью.