— Ее брат, — тихо произнес оборотень. В глазах старого волка плеснула ненависть.

— У нее нет семьи, кроме той, что сейчас.

— Он дорог ей, Всемир! Пожалей мальчишку, этот дурень без помощи и дороги отсюда не найдет!

Всемир нехорошо прищурился.

— Видно, и правда с памятью у тебя туго. Забыл, чем твоя сердечность для Стаи обернулась?

Яр только зубами от досады скрипнул — пустые его надежды оказались! И не сиделось же дурному княжичу на месте! Променял теплые хоромы на каменный мешок темницы. Зачем к оборотням сунулся? А Всемир, в подтверждение его мыслей опять заговорил.

— Неспроста наш дружинник тут. Держи язык за зубами, и все останется как было. А в милость, так и быть, получит пленник быструю смерть.

Вдоль спины прокрался озноб и Яр, стараясь придать голосу твердости, возразил:

— Дай хотя бы допросить его. Может, получится вызнать что ценное, да и его неприязнь мне непонятна. А потом делай, что хочешь.

Всемир глянул на него испытывающее, но прямого отказа, впрочем, как и согласия, Яр не услышал. Желая подумать, вожак отослал его, и Яр не стал пока продолжать бесполезные уговоры. Молча покинул зал. Почти бежал, отчаянно пытаясь выкинуть, вырвать произошедшее из своего сердца и памяти. Но от совести не сбежать. Клыки царапнули нижнюю губу и мужчина поспешил глубоко вдохнуть, успокаивая метавшегося под сердцем зверя. Мерзко на душе было до зубовного скрежета. И куда не кинься — один лишь путь у глупого ланушкиного брата — прямиком на погребальный костер. Всемир не смилуется. Слишком осторожен стал теперь вожак. Почуяв опасность, старый волк рисковать не станет. Не теперь, когда перед носом маячило то, что должно было случиться еще три весны назад.

Отпустив дежурившую у его покоев стражу, Яр покрепче запер дверь и неслышно выдохнул, пытаясь совладать с возрастающей тревогой. Тихо прошел к спальному месту, и присел на кровать. Ланушка уже спала, крепко прижимая к себе подушку. Любимая ждала его — свеча до сей поры горит, да и одежд княжна не сняла, но Дрема оказалась хитрее и сейчас его возлюбленная сладко сопела, чему-то улыбаясь во сне. Едва касаясь, он провел ладонью по разметавшимся светлым прядям.

— Весна моя… Нежная, — чуть слышные, ласковые слова горечью осели на губах. Опять он должен поступить с ней подло. И вдвойне хуже от того, что придется скрыть произошедшее, и дальше жить с этим, каждый день помня о своем вранье и обещании, что теперь не исполнить никогда.

— Любимый? — тихий шепот заставил вздрогнуть. Яр отвел взгляд, стараясь не глядеть в сонные, доверчивые глаза. Лана нахмурилась и подобралась к нему ближе. Мягко коснулась тонкими пальчиками щеки. Перехватив ее руку, он прижался губами к теплой ладошке, что вкусно пахла белоцветником и молоком.

— Случилось что?

Слова засели в горле сухим репьем. Что он ей сказать может? Все что угодно, кроме правды. Разве посмеет он обрушить эту страшную новость на возлюбленную, в ее то положении… Нет, нужно молчать.

— На границе тревожно, — кое-как выдавил он. Ланушка еще больше обеспокоилась, потянулась к нему и выдохнула почти в губы.

— Он?

Яр знал, о ком говорит княжна. Лана часто ненавязчиво выспрашивала о делах в серединных землях, прислушивалась к любым разговором. Переживала, что ожесточившийся Беригор вовсе ум потеряет. И тем больше беспокоилась на счет своих родичей, что были ей близки.

— Нет, с юга… Там другое. Не беспокойся любимая, не надо.

Кажется, она чуть-чуть выдохнула.

— Ты в дозор уйдешь?

— Никуда не уйду, милая. С тобой буду, — каждое слово давалось с огромным трудом. Однако через силу, но он все же взглянул в ее и даже нашел наглости на кривую усмешку.

Нет, не провести так просто свою пару! Слишком остро его возлюбленная наловчилась чувствовать его душу. Только по незнанию Ланушка конечно не могла разобрать причину его тревожной маяты. Верила тому, что он ей плел.

Княжна мягко выпуталась из его объятий и стала в досягаемости протянутой руки. Пробежалась пальцами по вороту, ослабляя шнуровку. Неторопливым движением стянула платье вместе с сорочкой и ласковой кошкой скользнула прямиком на его колени. Нагая и прекрасная, она покорно ластилась к нему, предлагая и выпрашивая телесной любви. Ланушка хорошо знала, что способно утолить его печаль, усмирить ярость или прогнать тревогу. Кто-то искал утешения в вине, кому то охота душу лечила, а он пропадал в нежных объятьях своей ненаглядной жены и тонул во взгляде восхищенно мерцающих глаз. И не было лучше способа сделать его сердце вновь спокойным.

Вот только теперь Яр не мог заставить себя забыться в ласках любимой женщины. Вместо этого он опрокинул княжну на растревоженную постель и подарил ей освобождение не вторгаясь в ее тело.

А когда Ланушка пришла в себя, то он просто обнял ее, прижимаясь грудью к ее спине, и накрыл ладонью слегка круглившийся животик. Княжна беспокойно вздыхала, пыталась вновь завести разговор, но, так ничего не добившись, уснула. А Яр всю ночь не мог сомкнуть глаз, размышляя, что дальше делать и как уберечь свою жену от досужьих слухов, а княжичу выгадать хоть шанс на жизнь. Нет, как бы ни было это тяжело и опасно, но попытаться спасти дурного юношу он должен!

Вьюн клацал зубами от холода. Третий час он отирался невдалеке от единственного питейного дома в Белокаменной, промерз весь. В горячую пору домишко обычно пустовал, а вот зимой в нем было поживее. Со всего селения туда тянулся волчий люд. Под золотой хмель языком почесать.

Оборотень сплюнул от досады. Вот же Лучезар-прохвост. Вынь ему девку да положь. А то, что с этой пигалицы худосочной черный коршун дни и ночи своих желтых зенок не спускает, так это не его, Лучезара, печаль! Думай, хитрец Вьюн, как обойти охрану. Хоть о стену расшибись, но выкради брюхатую бабу из терема.

Ну, да голова у него на плечах не только чтобы чарку в рот опрокинуть, да мяском закусить. Есть пару мыслишек, как дело провернуть. И Меченого со света сживет и сам в милости окажется.

Долгое ожидание завершилось, когда на заснеженное крыльцо вывалился грузный, седовласый мужчина. Шумно вздохнув, он ступил шаг вперед и, едва не запнувшись, ухватился за перильце.

— Родан, перебрал никак! А ну-ка, помогу…

Вьюн подскочил к шатающемуся Родану и подставил плечо. Тот противиться не стал, облокотился чуть ли не всем весом, у Вьюна даже кости хрустнули.

«Боров жирный» — промелькнуло в голове, но вслух он произнес.

— Чего ж ты так, мил друг. Небось, весь бочонок один и вылакал. Что жена скажет?

— Не твое… дело, хилый, — заплетающимся языком осадил его Родан, — Имею право! Сынок мой, отрада единственная… Рождение его… праздную! И поминаю…

Вьюн помог оборотню спуститься с невысокого крылечка и повел прочь, подальше от лишних ушей.

— Понимаю, понимаю. Такое горе…

— Да что понимаешь! — пьяно икнул Родан, — Ты, пустобрех… Один сын! Один! И того сгубил Меченый, облезлая псина… Повел их… На убой повел!

Слушая слезливые жалобы бывшего стражника, Вьюн только поддакивал сквозь стиснутые зубы. Ну, ничего, ради мести и золота и не такое терпеть приходилось.

— А сам чего сидишь, как пришибленный, — едва переводя дыхание, произнес он, когда Родан замолк, — Вхож в логово вожака, так и отомстил бы давно. Дело-то легче легкого. Хоть бы ту же девку увести.

— Ты что, — с перепугу Родан даже заикаться перестал, — да ты… ты…

— А я ничего! Ничего! Не про убийство, тебе, болван, толкую вовсе. Как помыслить о таком мог? Так, спрятать на пару деньков. Пусть Меченый себе зад от страха и беспомощности погрызет. Узнает, каково это — пустота вместо сердца. Ты вот уже который год с этим живешь! А этого Боги парой наградили. Несправедливо!

— Несправедливо, — эхом отозвался Родан, — Только пустая эта затея, в логове вожака теперь вдвое больше стражи стало…

— А если выманить?

Но Родан его и не слушал, кажется.