– Ну да. Что-то темное. Когда лечил тебя.

– Мне рассказать ему? – снова внимательно посмотрела Сэм на Хэртстоуна.

Тот ей кивнул с трудом и, уронив голову на шею козла, закрыл глаза.

Мы прошли еще чуть вперед, прежде чем Сэм начала:

– Когда мы с Хэртом попали в Альфхейм, он рассказал мне о своем прошлом. Всего я, конечно, не знаю, но его родители… они… – Она мучительно подбирала слова.

– Пожалуйста, продолжай, – проблеял козел. – Я обожаю печальные саги.

– Заткнись, – угрюмо бросила Сэм.

– Ладно, – согласился козел.

Я смотрел на лицо Хэртстоуна. Во сне оно выглядело таким безмятежным.

– Я знаю от Блитцена, что родители Хэрта так и не примирились с его глухотой, – сообщил я Сэм.

– На самом деле все обстояло гораздо хуже, – сердито проговорила она. – Гадкие же они у него.

В ее голосе вдруг послышались ядовитые интонации Локи, словно она была бы совсем не прочь выпустить в предков Хэрта по дротику из омелы.

– Брат Хэртстоуна, Эндирон, умер в детстве. Хэртстоун был в этом совершенно не виноват, но родители начали вымещать свое горе на нем. Он постоянно слышал от них, что лучше бы умереть ему, а не брату. Ну, конечно же, – горько усмехнулась она. – Эльф-инвалид. Кара богов. Разочарование для родителей. Что он ни делал, все вызывало у них лишь одно раздражение.

Я стиснул в кулаке рунную плашечку.

– И боль от этого до сих пор терзает его.

Сэм положила руку на щиколотку спящего Хэрта.

– Он не рассказывал мне, в какой обстановке рос, но, думаю, это было худшее из всего, что мы с тобой можем себе представить.

Я посмотрел на руну. Теперь мне было понятно, почему ему так хотелось стать магом.

– И этот символ…

– Ну как бы пустая чаша, которая опрокинулась набок, – подхватила Сэм. – То ли из нее что-то вылилось и ее надо снова наполнить, то ли встряхнуть в ней и кинуть кости судьбы.

– Сложно все как-то, – похлопал глазами я.

Сэм сняла с брючины Хэрта прилипшую козью шерсть.

– По-моему, он себя с этой руной отождествляет. Вода из колодца Мимира предоставила Хэрту на выбор два варианта. В первом он обретал дар речи и слух, но должен был бы отправиться снова в Альфхейм и вести там обычную жизнь для эльфа, оставив мечты о магии. А во втором…

– Он познал бы магию, – уже догадался я, – но остался таким, как есть. Глухим и немым, нелюбимым семьей. Жуткий выбор. Сволочь все-таки этот Мимир. Знать бы тогда, наступил бы ему ботинком на рожу.

Сэм покачала головой.

– Мимир в данном случае просто четко озвучил выбор. Магия совершенно несовместима с нормальной жизнью. Способность осваивать ее тайны приходит лишь к тем, кто познали огромную боль. Надо себя опрокинуть, превратиться в пустую чашу. Так пришлось поступить даже Одину. Он пожертвовал глазом, чтобы испить из колодца Мимира, но это было всего лишь началом. Охваченный жаждой познания рун, Один заставил себя провисеть в петле на ветви Мирового Дерева целых восемь дней без питья и еды.

– Как-то, по-моему, это неправильно, – стало корежить меня от одной мысли о такой самопытке.

– Но необходимо, – возразила Сэм. – А он еще перед тем, как влезть в петлю, пронзил себе бок копьем и висел, изнывая от боли, жажды и голода, пока руны ему не открылись. Невыносимые физические страдания превратили его в пустой сосуд, свободный для тайны рун.

Я поглядел на Хэртстоуна. Даже не знаю, чего мне больше хотелось. Обнять его, ободряюще хлопая по спине, или, разбудив, назвать полным психом? Он сознательно сохранял в себе боль. Да никакая магия таких жертв не стоит.

– Но мне-то магия безо всяких там мук дается, – начал я спорить с Сэм. – А ведь я с ее помощью и лечил, и в огонь входил, и оружие у врагов из рук выбивал.

– Это другое, Магнус, – сказала она. – Волшебство у тебя в крови. Оно передалось тебе от отца. А способности, как известно, от нас не зависят. Они или есть от рождения, или нет. И кстати, эльфсейдер, которым ты пользуешься, гораздо слабее возможностей рун.

– Слабее? – Я не хотел спорить, чья магия лучше, но то, что делал при мне Хэртстоун, на мой личный взгляд, не очень-то впечатляло.

– Я же, по-моему, говорила тебе еще в Вальгалле: руны – тайный язык Вселенной. Тот, кто их изучил, способен настолько менять реальность, насколько ему позволяют сила и воображение.

– Тогда почему же все не изучат рунную магию?

– Именно потому, что это связано с неимоверной жертвой. Большинство скорее расстанется с жизнью, чем обречет себя на муки Хэртстоуна.

Я поправил ему размотавшийся шарф. Мне теперь кое-что становилось ясно. Он принес себя в жертву рунной магии из-за своего прошлого. Видимо, пережив такое, заманчиво оказаться в силах менять реальность. Вот, например, когда я лечил его, он назвал меня братом. Легко ли ему далось это? Ведь единственный-то его брат умер.

– Ну да, – произнес я вслух. – Он и впрямь превратил себя в руну перт. Полая чаша.

– И наполняет себя новой силой, – добавила Сэм. – Я не знаю всех значений этой руны, но перед тем, как мы прыгнули с обрыва в реку, он достал и подкинул в воздух именно плашечку с ней.

Мое сознание помутилось тогда в тот самый момент, когда я коснулся Джека, поэтому я ничего не помнил.

– И что случилось, когда он ее подкинул? – спросил я у Сэм.

– Нас вынесло сюда, – проговорила она с ударением на последнем слове, – а Хэрт впал в то состояние, в котором до сих пор и находится, – покосилась она на по-прежнему крепко спящего эльфа. – Может, конечно, я ошибаюсь, но, по-моему, перт для него – как последний бросок, ну, последний шанс, когда других просто не остается и полагаешься лишь на волю судьбы.

Я давно уже с такой силой сжимал плашечку Хэрта, что на ладони появились синяки. Раз он вручил ее мне, я просто обязан ее сохранить для него. А Хэрт пусть пока хоть какое-то время передохнет. Никто не в силах волочь такую ношу один. С этими мыслями я засунул руну в карман.

Теперь мы шли молча. Джек завис над стволом упавшего над водой дерева, чтобы мы по нему пересекли реку. Я перед тем, как ступить на него, огляделся, страшась нападения какой-нибудь великанской белки. Но все было вроде спокойно, и мы с осторожностью перебрались на противоположный берег.

Снег на нем оказался такой глубокий и рыхлый, что мы в основном продвигались вперед прыжками с валуна на валун, а козел Отис громким блеянием строил гипотезы, кто из нас первым упадет и умрет.

– Лучше бы ты первым заткнулся, – осадил его я. – Эх, нам бы сейчас снегоходы.

– Для этого тебе нужен Улль, – на полном серьезе воспринял мое пожелание Отис.

– Это еще кто такой? – никогда не слышал такого имени я.

– Бог снегоходов, – проблеял козел. – Он-то и изобрел их. А еще лыжи, луки и много всего остального, но что конкретно, не знаю.

Понятия до сих пор не имел о наличии снегоходного бога, но не поскупился бы в тот момент, вылети он нам навстречу, ревя мотором, из чащи леса. Увы, он не вылетел, и мы потащились дальше без вспомогательных средств.

Чуть погодя впереди, на вершине горы, замаячил каменный дом. То ли сероватый свет, то ли горы играли шутки с моим восприятием окружающего, но я был не в состоянии определить: или дом очень маленький и нам до него рукой подать, или, наоборот, он очень большой, но находится далеко от нас? Впрочем, я не особенно удивлялся такому. Знал ведь уже: великаны не только живут иллюзиями, но даже дышат ими.

– Видишь тот дом? – спросил Джек. – По-моему, лучше в него не входить.

И возражений с моей стороны не последовало.

Мы шли, шли и шли. Серый свет не мерк, значит, до вечера было, судя по всему, еще далеко. Русло реки несколько сузилось, и вода превратилась в ревущий поток. Вдоль противоположного берега высились скалы. За деревьями слышался рев водопада.

– Ну да. Вот теперь я вспомнил, – сказал вдруг Отис.

– Что именно? – полюбопытствовал я.

– Зачем ушел. Должен был привести кого-то на помощь хозяину.

– И в чем же Тору потребовалась помощь? – стряхнула с плеча снег Сэм.