– Но если Фрей точно знал, какая судьба его ждет, то зачем расстался с мечом?

– Известное дело зачем. Любовь, – тяжело вздохнул Блитц.

– Любовь? – вытаращился на него я.

Сэм поморщилась.

– Ненавижу эту историю. Лучше, Магнус, решай скорее, куда поведешь обедать?

Что до меня, то какая-то часть моего существа просто жаждала услыхать эту историю, а другая напомнила мне слова Локи: «Решишься ли ты искать то, чего жаждет твое сердце, если тебе при этом будет известно, что после тебя ожидает совсем незавидная участь?»

Я уже убедился: у большинства скандинавских историй одна и та же мораль: знание не всегда равноценно заплаченной за него цене. Мне бы следовало хорошенько подумать об этом. Но я, на свое несчастье, всегда отличался большим любопытством.

– Ну, обед, полагаю, нас ждет вон там, впереди, – ответил я на вопрос Сэм. – Пошли.

Ресторанный дворик в так называемом Государственном транспортном здании Бостона, конечно, не шел ни в какое сравнение с Трапезной Павших Героев, но для бездомного был почти что Вальгаллой. Во-первых, располагался он в теплом атриуме, во-вторых, в него мог спокойно прийти кто угодно, в-третьих, там всегда оказывались свободные столики и, в четвертых, он охранялся не полицейскими, а только частной службой охраны. Достаточно стакана с каким-нибудь напитком или тарелки с недоеденной едой, и можешь сидеть там хоть целую вечность.

Едва оказавшись внутри, Блитцен с Хэртстоуном направились прямиком к контейнеру, куда посетители скидывают с подносов объедки.

– Стоп, ребята, – гордо остановил их я. – Сегодня едим настоящую пищу. Я угощаю.

Хэрт, подняв удивленно брови, изобразил вопрос:

– У тебя что, есть деньги?

– У него здесь есть друг, – тут же напомнил ему Блитц. – Парень, который торгует фалафелью.

Сэм замерла.

– Что-о?

И она принялась с таким видом озираться по сторонам, словно до нее только сейчас дошло, где мы находимся.

– Спокуха, все схвачено, – поспешил ее успокоить я. – Я действительно знаю парня, который работает в «Фалафели Фадлана». Ты еще мне спасибо скажешь. У них потрясающе вкусно.

– Нет… Я… О боги, – похоже, ничуть не успокоилась Сэм и, натянув платок чуть не до самых глаз, тихо бросила: – Я не могу. Может, мне лучше вас подождать снаружи?

– Не дури, – решил я, что она стесняется есть бесплатно.

Блитц взял ее за руку.

– Если с нами увидят такую хорошенькую девушку, нам, возможно, достанется больше еды.

Сэм явно хотелось скорее слинять отсюда, но она все же позволила Хэрту и Блитцу усадить себя за столик. Видимо, следовало бы обратить побольше внимания на нее, а точнее, на то, как она неуютно здесь себя чувствует. Но стоит мне приблизиться на сто футов к «Фалафели Фадлана», как я забываю решительно обо всем на свете, кроме нее.

С менеджером этого заведения Абделем я успел за два года бездомной жизни наладить крепкие дружеские отношения. Думаю, я для него был чем-то вроде благотворительного проекта.

У него всегда оставались излишки еды. Чуть зачерствевшая пита, вчерашняя шаурма, пересушенный под лампой подогрева кебаб… За деньги уже посетителям этого не продашь, но ведь вполне съедобно. И вместо того, чтобы выкинуть такую еду на помойку, Абдель отдавал ее мне. Когда бы я ни явился к нему, мог наверняка рассчитывать на сэндвич с фалафелью или какую-нибудь другую вкуснятину. А в благодарность приглядывал за другими бездомными в атриуме, чтобы они прилично себя вели и не отпугивали посетителей, которые едят у Абделя за деньги.

В Бостоне вы не найдете ни одного квартала, где бы не было какой-нибудь иконы свободы. Тропа Свободы, вымощенная красным кирпичом. Старая Северная церковь. Монумент Банкер-Хилл. И еще многое в том же роде. Но лично мою свободу и независимость воплощали не все эти памятники истории, а «Фалафель Фадлана», которая надежно поддерживала меня с той самой поры, как погибла мама.

Мне не хотелось смущать Абделя компанией, которую я притащил с собой, поэтому я велел Блитцу и Хэрту оставаться за столиком, а к прилавку отправился вместе с Сэм. Она тащилась следом за мной так медленно, будто ей стало вдруг тяжело ходить, и проделывала при этом какие-то диковинные манипуляции со своим зеленым платком, похоже, стараясь в нем спрятаться.

– Что с тобой? – наконец не выдержал я.

– Может, конечно, его сейчас здесь и нет, – с безумным видом пролепетала она. – Или лучше всего сказать, что я твой репетитор.

Не врубившись, о чем она, я подошел вплотную к прилавку, а Сэм предпочла задний план, явно пытаясь укрыться за фикусом в кадке.

– Абдель здесь? – спросил я у парня на кассе.

Не успел он мне ответить, как из кухни, улыбаясь и на ходу вытирая руки о фартук, возник сын Абделя, Амир.

– Джимми, как жизнь? – поприветствовал он меня.

Я расслабился. После Абделя Амир здесь был следующим самым лучшим. Лет девятнадцати, стройный и привлекательный, с прямыми темными волосами, татуировкой арабским шрифтом на бицепсе и такой ослепительной белозубой улыбкой, что мог бы спокойно продать целый грузовик отбеливающей зубной пасты. В фалафельной он, как и все остальные, знал меня под именем Джимми.

– Жизнь нормально, – ответил я. – А как отец?

– Он сегодня в Сомервилле. Тебе поесть?

– Ты классный.

Амир рассмеялся:

– Да ладно тебе.

Тут он скользнул взглядом мне за плечо. Улыбку как стерло с его лица, а сам он остолбенел.

– Самира? Ты что здесь делаешь?

Она, еле переставляя ноги, проковыляла вперед.

– Привет, Амир. Я тут, видишь ли, Ма… то есть Джимми уроки даю.

– Ну да? – Амир уперся локтями в прилавок, бицепсы на его руках напряглись.

Этот чувак целыми днями пахал во всех заведениях своего отца, умудряясь при этом не посадить ни единого пятнышка на футболку.

– Разве ты не должна быть сейчас на занятиях? – продолжал удивляться он.

– Да ты понимаешь, – медленно начала она, явно изобретая ответ на ходу, – мне за занятия с учениками вне кампуса начисляются дополнительные баллы. Вот я и взялась подтягивать Джимми и его одноклассников. – И она указала на столик, где Блитц с Хэртом вели на языке жестов яростный спор, выписывая руками круги и другие фигуры. – По геометрии их подтягиваю, но, боюсь, они в ней безнадежны.

– Безнадежны, – немедленно поддержал ее я. – Но фалафель поможет нам заниматься получше.

– Ладно, если чего, я тебя прикрою, – заговорщицки посмотрел Амир на Самиру. – А тебя, Джимми, рад видеть. Так здорово, что с тобой все в порядке. А то вчера эта история на мосту… В газетах была фотография погибшего парня. Он так похож на тебя. Имя, конечно, другое, но мы все равно встревожились.

А мне, из-за полной зацикленности на фалафели, даже в голову не пришло, что они запросто могут все сопоставить.

– Ах да. Я тоже видел газеты, – постарался, как мог, спокойно проговорить я. – Но со мной-то порядок. Видишь, с преподавательницей геометрии занимаюсь.

– Ну-ну, – улыбнулся Самире Амир.

Неловкость сгустилась такая, что хоть топором разрубай.

– Ладно, Самира, большой привет от меня Джиду и Биби, – к счастью, заторопился он. – Идите к своим за столик. Сейчас притащу вам еду.

Сэм пробубнила нечто невнятное. То ли «спасибо, ты очень любезен», то ли «сдохнуть мне лучше бы прямо на месте», и мы присоединились к Блитцу и Хэрту.

– Ну и ну, – уселся я поудобней на стул. – Откуда ты знаешь Амира?

Самира надвинула еще ниже платок на лоб.

– Не придвигайся так близко ко мне, – процедила она сквозь зубы. – И постарайся выглядеть как ученик, с которым мы обсуждаем исключительно геометрию.

– Треугольники, – начал отчетливо я. – Четырехугольники. Только не понимаю, чего смущаться-то? – перешел я почти на шепот. – Амир – классный парень. А если ты знаешь семейство Фадлан, твой имидж, считай, для меня поднялся до уровня рок-звезды.

– Он мой кузен, – сердито выпалила она. – Двоюродный, а может, троюродный. Ну, что-то в этом роде.