Я коснулся рукой плеча Хэрта, привлекая его внимание.

– Расскажи, как все там? Ну, где ты обычно живешь?

Лицо его стало настороженным.

– Альфхейм не очень отличается. Только там ночь отсутствует. Поэтому ярче.

– Ночь отсутствует? – поразился я. – Что, вообще?

– Вообще, – подтвердил Хэртстоун. – Я, когда первый раз увидал заход солнца… – Он как бы запнулся, а потом прижал обе ладони к груди – знак ужаснейшего испуга.

Я попытался представить себе, как вот жил себе парень в мире, где постоянно стоит только день, а потом вдруг раз – и солнце исчезло на горизонте в кровавом зареве. И впрямь ведь невесть что подумаешь.

– Ну да, понимаю, – кивнул я ему. – А у эльфов-то есть что-нибудь такое, чего люди боятся? Ну, например, эльфсейдер.

В глазах у него вспыхнул свет.

– Откуда ты знаешь про этот термин?

– Вчера мне на поле боя сказали, что мне удалось сделать именно то, что он значит.

И я рассказал ему, каким образом выбил оружие из рук атакующих, как заживил перелом у Блитца и как прошел сквозь стену огня на мосту Лонгфелло.

– Вот интересно, это один и тот же вид волшебства? – спросил я у Хэрта.

Тот какое-то время не отвечал, переваривая мои слова.

– Трудно сказать, – наконец задвигались его руки, и, если переводить на нормальную речь, я бы сказал, что он сейчас говорил осторожно, как бы с оглядкой. – Эльфсейдер бывает разный. Как правило, это мирное волшебство. Лечить. Растить. Останавливать жестокость, насилие. Научиться ему невозможно. Эльфсейдер – совсем другое, чем волшебство рун. Ты или родился с ним, или нет. У тебя есть. Ты – сын Фрея. Полагаю, тебе передались какие-то из его способностей.

– Значит, Фрей эльф? – возник у меня естественный вывод.

Хэрт покачал головой.

– Фрей – лорд Альфхейма. Наш бог-покровитель. Ваны нам были очень близки. Их энергия и породила Альфхейм.

– Но почему ты упомянул об этом в прошедшем времени? Разве эльфы больше не могут общаться с деревьями, птицами и так далее?

Хэрт, возмущенно крякнув, с большими предосторожностями выглянул из нашего убежища, чтобы проверить, тут ли еще наш любимый патрульный.

– Нынче Альфхейм совсем не такой, – юркнув обратно, ответил он мне. – Почти никто не родится с эльфсейдером. Магией тоже почти никто не владеет. По мнению большинства современных эльфов, Мидгард – это просто миф о мире, в котором люди живут в замках и носят латы и обтягивающие чулки.

– Но ведь, наверное, тысячу лет назад так и было, – предположил я.

Хэрт кивнул.

– Тогда наши миры гораздо плотнее взаимодействовали. А теперь оба сильно изменились. Эльфы больше не работают, а сидят у экранов, смотря смешные эльфийские видео.

– Эльфийские видео? – не был уверен я, что правильно понял жестикуляцию Хэрта. А если правильно, то Альфхейм удручающе походил на Мидгард. – Выходит, о волшебстве ты знаешь не больше меня.

– Мне неизвестно, на что оно было похоже в стародавние времена, но я пытаюсь освоить. Всем пожертвовал ради попытки.

– То есть? – заинтриговал он меня.

Он снова выглянул осторожно из ниши на улицу.

– Гомез ушел. Пошли.

И ни жеста в ответ на мой вопрос. То ли его не услышал, то ли проигнорировал.

Похоронное агентство располагалось возле Вашингтон-стрит и Чарльз-стрит, спрятанное в ряду таунхаусов Бей-Виллиджа, которые как-то совсем стушевались среди современных небоскребов из бетона и стекла. «Твайнинг и сыновья. Ритуально-мемориальные услуги» – гласила вывеска над входом.

Возле двери был вывешен список ближайших мероприятий. Мои проводы значились в нем первым номером. Магнус Чейз. Дата сегодняшняя. Прощание со мной должно было начаться в десять часов, но, судя по запертой двери и темным окнам, агентство пока еще не открылось.

– Пришел заранее на собственные похороны, – проворчал я. – Крайне типичная ситуация.

Руки мои подрагивали. Перспектива узреть себя мертвецом мне казалась куда страшнее, чем сам процесс гибели.

– Ну? Вламываемся? – посмотрел я на Хэрта.

– Сейчас кое-что попробую, – азартно блеснули у него глаза.

Он извлек из-за пазухи кожаный кисетик, содержимое которого издало уже знакомый мне звук.

– Руны? – догадался я. – А как ими пользоваться, ты знаешь?

Он лишь пожал плечами с таким видом, как отвечают: «А вот сейчас мы и выясним», – и, вынув одну из плашечек, постучал ею легонько по ручке двери. В замке щелкнуло. Дверь распахнулась.

– Неслабо, – понравилось мне. – Это срабатывает на любой двери?

Хэрт сунул плашечку с руной обратно в кисет, а его опустил за пазуху. Лицо его выражало смесь грусти и осторожности, точнее определить не могу.

– Я только учусь, – ответил он мне. – До этого пробовал только однажды, когда мы встретились с Блитцем.

– Ну и как же вы встре…

Хэрт решительным жестом заставил меня умолкнуть.

– История долгая. Блитц спас мне жизнь. Ты давай-ка лучше иди, а я здесь останусь. Мертвые тела человеков… – Он фыркнул, поежился и покачал головой.

Ничего себе эльфийская поддержка!

Внутренность похоронного агентства насквозь пропахла увядающими букетами. Потертый красный ковер и стены, забранные панелями из темного дерева, делали это место похожим на огромный гроб. Прокравшись по коридору, я заглянул в первую же комнату, которая попалась мне на пути.

Она была обустроена как часовня. Стена в три окна с витражами. Стулья с откидывающимися сиденьями обращены к помосту с открытым гробом. Я это возненавидел с первого взгляда. Чтобы вам стало понятно, меня воспитывали вне всякой религии, и я привык считать себя атеистом.

Насмешка судьбы при такой позиции оказаться сыном древнескандинавского божества, отправиться после смерти в мир для геройских воинов и удостоиться прощальной церемонии в дешевой универсальной часовне для всех конфессий. Если там, наверху, и впрямь есть Всемогущий Босс Всей Вселенной, воображаю, как он в тот момент надо мной насмехался.

При входе в часовню был выставлен мой портрет, обрамленный траурной каймой из гофрированной бумаги. Та же самая идиотская фотография меня пятиклассника, а под ней притулился столик с тетрадкой для соболезнований.

У меня прямо руки чесались оставить там первую запись: «Спасибо за то, что явились на мои похороны. Магнус». Только кто, собственно, на них явится? Рэндольф. Ну, может, и дядя Фредерик с Аннабет, если они еще в городе. Или кто-то из прежних моих одноклассников. Ну и в том случае, если агентство сподобится выставить угощение, вполне вероятно, пожалуют какие-нибудь мои бездомные знакомые. Хотя близко-то я общался только с Блитценом и с Хэртстоуном.

Мне вдруг стало ясно, что все эти размышления – просто попытка оттянуть момент встречи с собственным телом. Не знаю, сколько уж времени я еще переминался с ноги на ногу возле входа, никак не решаясь войти, когда наконец сказал себе: «Хватит!» – и двинулся к помосту.

При виде того, что лежало в гробу, меня прямо скрутило от тошноты.

Не то что мое неживое лицо показалось мне безобразным, но… Вы когда-нибудь слышали собственный голос в аудиозаписи? Он ведь кажется совершенно чужим. Вот и мое лицо мне предстало будто запечатленное неумелым фотографом. Вроде бы я и в то же время ничего общего.

Волосы тщательно зализаны. Кожа покрыта толщенным слоем грима, видимо, с целью скрыть синяки и порезы. Губы застыли в дурацкой полуулыбке, какой я ни разу в жизни не улыбался. А этот дешевый костюм и синий галстучек! Всегда на дух не переваривал синий цвет. Довершали сей омерзительный образ руки, сложенные не на груди, а на животе – видимо, похоронщики таким образом закамуфлировали дыру, которую проделал у меня в брюхе ком раскаленного асфальта.

Нет, все это никуда не годилось! Я вцепился обеими руками в край гроба, пытаясь прийти в себя, но чувство протеста по-прежнему жгло меня с такой силой, будто мне вновь пропахали внутренности раскаленным асфальтом.

Мне-то раньше казалось, вопрос с моим телом четко улажен по моему вкусу. У нас с мамой был договор. Звучит, может, на первый взгляд жутковато, однако на самом деле все правильно. Мама взяла с меня обещание, что, когда умрет, я должен ее кремировать, а прах развеять в лесах Голубых холмов. Если же мне суждено уйти первым, она сделает то же самое и со мной. От идеи, что нас после смерти забальзамируют до состояния химически стабилизированного объекта, выставят на всеобщее обозрение в деревянной коробке, а после зароют в землю, и ее и меня попросту воротило. Нам хотелось остаться навеки с солнцем и свежим воздухом, пусть и невидимыми постороннему глазу пылинками.