…Заседание парткома должно было начаться в восемь. Пробило девять, а все еще ждали Орехова. За ним уже послали нарочного с просьбой поторопиться.

Кругликов вполголоса разговаривал с Галкиным. Шишкин внимательно слушал Морозова. Дмитрий Серегин спорил с Борисовой о кинокомедии «Верные друзья»: он восторгался фильмом. Северцев сидел в стороне, у крайнего окна, посматривал в сад, густо заросший черемухой.

Окно было раскрыто настежь, тонкая березка просунула в комнату зеленую ветку. Михаил Васильевич сорвал листок. Как в детстве, прижал его к губам, втянул вместе с воздухом, — щелкнув, листок разорвался на части. Северцев смущенно поглядел по сторонам — не обратил ли кто внимания? И поспешил отвернуться к окну.

За кустом черемухи он заметил Зину — жену Дмитрия Серегина. Она держала на руках грудного ребенка, завернутого в белое пикейное одеяло. Очень изменилась она: располнела, торчавшие в разные стороны косички заменил большой пучок… В осанке ее появилась горделивость: всем своим видом давала она понять, что стала матерью…

Радость за нее смешалась в сердце Михаила Васильевича С острым чувством боли. Валерия совсем недавно открылась ему в своем огромном несчастье. Теперь оно стало их общей бедой: после того, что она перенесла в молодости, она никогда не сможет иметь детей…

Подняв свободную руку, Зина приветственно помахала ему. Он ответил тем же.

Михаил Васильевич подошел к телефону, позвонил домой. Никто не отвечал. Он вернулся на прежнее место и снова уставился в окно.

На темно-сером небе толпились хмурые облака — тесня друг друга, тянулись в горы. Как бы не полил дождь!.. Валерия тогда промокнет… Взяла ли она что-нибудь с собой? Все его мысли возвращались к Валерии. Теперь всегда и во всем была она, только она!

Громко хлопнула дверь. Северцев обернулся: появился Орехов.

— Товарищ Орехов! Ждем тебя битый час. Это как называется? — раздраженно спросил Кругликов.

— Разгильдяйством, — подсказала Борисова.

— Могу уйти, если лишний, — развязно ответил Орехов.

— Лучше не придумал?.. Изложи суть своего заявления, — сказал Кругликов, объявив заседание парткома открытым.

— Выступать не собираюсь. Все написано. Кому неизвестно, пускай прочтет.

Кругликов стал читать заявление. Шишкин не выдержал первым:

— Личные счеты сводит! Хоть какая-нибудь совесть есть у человека?..

Дослушав чтение до конца, Морозов наклонился к Галкину:

— Заявитель небось святоша!..

— Как же!.. — откликнулся тот и продекламировал вполголоса: — «Монашеским известен поведеньем…»

Кругликов попросил соблюдать тишину и вопросительно взглянул на Северцева.

Михаил Васильевич поднялся со стула, машинально крутя в пальцах обрывок березового листка.

— Что же сказать вам? — волнуясь, начал он. — С женой нахожусь в фактическом разводе. Думаю скоро оформить юридически. С Валерией Сергеевной Малининой состою в фактическом браке, пока не оформленном по закону. Обвинения в двоеженстве не признаю. Жена у меня одна: Валерия Сергеевна Малинина.

— По документам есть другая, — подал реплику Орехов.

Северцев взглянул в его сторону. Тот отвернулся.

— Орехова интересует только формальная сторона моих семейных отношений. Я постараюсь поскорее получить бумагу о разводе, хотя, насколько мне известно, судебная процедура — дело не быстрое и не легкое.

— Суд правильно делает: сохраняет семью, — вставил Орехов.

— Разве этим сохранишь семью? — возразила Борисова.

Ответа ей не последовало.

— Виноват ли я? Нет. А судить — вам, — закончил Северцев, опускаясь на стул.

Наступило неловкое молчание. Не все понимали поступок Михаила Васильевича, его запоздалую любовь, приведшую к развалу хорошей семьи. Симпатии большинства членов парткома оставались на стороне Анны. Ее и Виктора жалели. Но никто, кроме Орехова, не судил строго Михаила Васильевича, понимая, что чувства его глубоки, серьезны. Упрекнуть его в легкомыслии, тем более в безнравственности, не мог никто.

Кругликов спросил Орехова:

— Товарищ Орехов! За что вы получили партийное взыскание?

Орехов не ожидал такого вопроса.

— Давно это было, точно формулировку не помню… За семейные дела…

— Верно говорит: за семейные. Путался он с нормировщицей из горного цеха. Ну, жена на каждом углу скандалы закатывала. Дело до драки доходило… — пояснил Серегин.

Орехов зло глянул на него:

— Было, да быльем поросло. Важно — семью не рушил.

— Каким быльем? Такими делишками ты втихомолку занимался до последних дней твоей работы в горном цехе. Мне просто не хочется приводить примеры! — напомнил Шишкин.

А Кругликов спрашивал себя: в чем виноват Северцев?.. Иван Иванович верил ему, что он не обманывал Анну, а просто вернулся к женщине, которую полюбил давно и на всю жизнь. Порвав с Анной, он поступил честно. Вот за это его и пытается обвинить Орехов. Все больше и больше думал Кругликов о том, что виноват Северцев, может быть, только в одном: не следовало ему тогда, в молодости, связывать себя с женщиной, которую он, видимо, мало любил…

Раздумье его прервала Борисова. Она попросила слова.

— Много еще в наших отношениях ханжества! — со свойственной ей горячностью и запальчивостью рубила она сплеча. — Даже среди коммунистов! Если люди изменяют друг другу и при этом сохраняют видимость семейных отношений, то, бывает, мы считаем: все в порядке. И в характеристиках на таких людей пишем: морально устойчив. Потому что у него все шито-крыто… Я думала о поступке Северцева! Думала! И как женщина, тоже пережившая семейную трагедию, ни в чем обвинить его не могу!

Орехов не без веселости подмигнул ей:

— Два сапога — пара!

Но Шишкин задал вопрос: что он предлагает?

— Объявить Северцеву, по крайней мере, строгий выговор. Как когда-то записали и мне.

— Подобия не вижу, — заметил Кругликов. И внес свое предложение: ограничиться обсуждением, рекомендовать товарищу Северцеву юридически оформить изменение семейного положения.

На этом и порешили. Против голосовал лишь Орехов.

Северцев ушел первым. Хотелось побыть одному.

«Хорошо, что обсудили на парткоме, — думал он. — Валерии тоже станет легче. Она как-то призналась, что геологоразведочный отдел встретил ее в новой роли довольно сдержанно. А ведь раньше отношения с сослуживцами у нее были очень теплые и дружественные… Холодок пройдет! Но не сразу. Многие здесь не одобряют наши отношения, с этим нужно считаться».

И они считались: возвратясь в Сосновку, жили замкнуто, вместе почти нигде не появлялись. Вспомнилось ему, как совсем недавно, когда был день рождения Валерии, из ее сослуживцев пришли в гости только мужчины… Жены прислали поздравления, но в этот день почему-то или заболели, или были ужасно заняты по хозяйству… Гости побыли недолго. Выпили «за хозяйку дома», без особой охоты закусили и под разными предлогами вскоре разошлись.

…Подойдя к забору своего дома, Михаил Васильевич увидел привязанную к столбу серую в яблоках кобылу, на которой обычно ездила Валерия. От лошади валил пар, будто ее только что обдали горячей водой. Торопливо открыв калитку, Михаил Васильевич побежал в дом.

В комнатах было темно. Пошарив по стене, он нашел выключатель, зажег свет. Валерия лежала на диване. Бледное лицо, обескровленные губы и словно остекленевшие глаза испугали Михаила Васильевича.

— Что с тобой? — присаживаясь на диван и осторожно беря ее за руку, спросил он.

— Немного нездоровится. Да хандра еще напала. Как видишь, вернулась. Не могла оставить тебя одного, — прошептала она, прижав его ладонь к своей щеке.

Михаил Васильевич рассказал ей все, что происходило тут, побранил за бегство.

— Хотела убежать от самой себя… — проговорила Валерия.

Михаил Васильевич нагнулся к ней, вдохнул едва уловимый запах леса, запутавшийся в ее мягких волосах, с грустной нежностью поцеловал усталые ее глаза.

Работы с каждым днем прибавлялось и прибавлялось. Просыпаясь рано утром, Северцев еще в постели обдумывал самое неотложное.