— Вы увлекаетесь, дорогой Михаил Васильевич: во-первых, новых запасов нет, ими только бредят ваши геологи. Во-вторых, кто же возьмет на себя смелость уничтожить новый рудник? — и Кокосов окинул торжествующим взглядом своих спутников.

Удар был нанесен с фланга.

— Экономика, — ответил за Северцева Парамонов. — На открытых работах производительность труда возрастет в три-четыре раза, вдвое снизятся затраты на добычу руды.

— Вы, товарищ Парамонов, отрываете технику от политики, — назидательно подняв палец, заметил Кокосов.

— Наоборот. В политической жизни мы давно обогнали Америку, это следует сделать и в технике. Июльский Пленум ЦК партии как раз нацеливает нас, горняков, на открытые работы, — теперь уже Северцев отвечал за Парамонова.

— Все это весьма странно слышать. Хотя, впрочем, сорвав план капитальных горноподготовительных работ, лучшей теории не придумать… Кстати, Михаил Васильевич, напоминаю, что проект углубки утвержден вами. Я бы посоветовал, зная ваши дружеские отношения с товарищем Птицыным, немедленно начать углубку центральной шахты, чтобы избежать крупных неприятностей. — Кокосов подчеркнул последние слова.

— Благодарю, — холодно сказал Северцев. — Но я исправлю свою же ошибку. Простите, я должен на время вас оставить. Мне надо сейчас быть в забое. — И пошел обратно.

В темном штреке он столкнулся с Дмитрием Серегиным и забежавшим к нему Петькой. Парни были чем-то явно обескуражены.

Серегин, переминаясь с ноги на ногу, пожаловался:

— Откуда вы такого лихого технорука раздобыли? Вот послушайте. Пробурили мы двадцать шпуров, чин по чину зарядили их и отпалили. Взрывов я насчитал восемнадцать. Значит — два отказа. Жду, как по инструкции, положенный срок, чтобы потом их ликвидацией заняться. Прибегает Морозов. Облаял меня: зачем, значит, сидим! Выгнал нас сюда и сам — сразу к забою. Говорю: «Нельзя, товарищ технорук, правила техники безопасности нарушать!» А он послал меня всяко-разно подальше: дескать, нельзя рабочим, а инженерам с техниками можно! Мы его не пускать, так он, обратно, так нас пужнул, что мы рты пооткрывали…

— Меня еще чуркой с глазами обозвал! Запретил идти за ним. Отчаянный, страсть люблю таких!.. — вставил, видимо, почти влюбившийся в Морозова Петька.

Из темноты показался задымленный Морозов. Подошел. Он весь пропах сгоревшей взрывчаткой. Бросив на подошву забоя концы бикфордова шнура, заявил:

— Отказы ликвидировал.

Северцев взял его под руку, они отошли от рабочих.

— Семен Александрович, разве правила техники безопасности для вас не писаны?

— Писаны. Но либо их соблюдать, либо план выполнять.

— Вы играли со смертью. Мне кажется, она не любит шуток.

Морозов махнул рукой:

— А мне кажется: двум смертям не бывать, одной не миновать.

— Битому неймется, — кивнув на черную повязку на лице Морозова, сказал Северцев. И добавил, перейдя на сугубо официальный тон: — Если вы, товарищ технорук, еще раз допустите нарушение правил безопасности — уволю немедленно. Ухарям на руднике не место.

— Людей же в забой я не пустил… Рисковал сам! — оправдывался Морозов.

Он искренне считал, что поступил по-горняцки, так, как и следует в подобных случаях. Он даже не особенно обиделся на Северцева: что ж, и среди толковых людей попадаются такие. Сухарь сухарем…

Уже густо летали белые мухи. Северцев по-прежнему большую часть времени проводил на дороге, — сосновцы взяли на себя обязательство к октябрьским праздникам закончить химкомбинатовский участок.

Главковцы тоже торопились привести к концу работу комиссии: праздники они рассчитывали встречать в Москве.

Последней вызвали Малинину. Беседовал с ней Никандров. Он подробно расспросил о разведочных работах, о приросте запасов, поинтересовался генезисом месторождений, причем это слово «генезис» повторял неоднократно и чаще всего не к месту. Он отнюдь не был официален. Попутно сообщил, что хочет посвятить свою жизнь науке, надеется, что на будущий год ему больше посчастливится с аспирантурой. Валерия Сергеевна отвечала на его вопросы сжато. Она помнила Никандрова по его недолгой работе на комбинате и считала разговор с ним бесполезной тратой времени.

— Вы, Валерия Сергеевна, кандидат наук. Работаете над докторской?

— Нет, я не собираюсь посвящать свою жизнь науке, — ответила она.

— Зря, зря! Уж вам бы надо расти дальше. Пора выбираться из этой дыры в столицу. Я мог бы помочь. Мой дядюшка имеет, знаете ли, некоторый вес в мире ученых. Еще Иисус Христос заповедовал нам возлюбить ближних своих, как самих себя. Вам не пришлось бы пробивать себе дорогу к докторскому званию.

— Мне вполне достаточно и фельдшерского.

Никандров рассмеялся:

— Неплохо! На не нужно успокаиваться на достигнутом. Кто-то, не помню, сказал: «Если человек вглядится острым и внимательным оком, он непременно должен увидеть фортуну, ибо она слепа, но не невидима». Тоже недурно, правда? Памятуя об этом, я и поступаю в аспирантуру и буду готовить диссертацию.

Валерия Сергеевна не удержалась от иронии:

— О чем же?

— О, бог мой! Разве это существенно? Хотя бы о том, какого цвета были волосы в левой ноздре Ивана Калиты. Важно стать для начала кандидатом, или, как вы остроумно выразились, фельдшером наук.

— Можно задать вопрос, не относящийся к работе комиссии?

— Пожалуйста! — Никандров даже слегка наклонил голову.

— Кто воспитал в вас такой цинизм?

Никандров не смутился.

— Вы хотите сказать — практицизм? Должен сказать, что воспитывал меня дядя. Отец, такой же допотопный романтик, как и вы, всю жизнь мотался по стране и только работал и работал. Дядя поумнее. На мой вопрос, заданный однажды на заре туманной юности: как лучше прожить? — он дал мудрый совет: учиться, лечиться и отдыхать. Он так и живет. Прошу вас, не возмущайтесь так по-детски очаровательно! Я знаю, Валерия Сергеевна, что вы предвзято относитесь ко мне, считаете меня легкомысленным. Прошлой зимой я несколько экстравагантно выразил вам свои чувства, вы погорячились. Помните? Я не обиделся на вашу резкость, а теперь и подавно памятую народную мудрость: кто старое помянет, тому глаз вон! Я по-прежнему считаю себя вашим верным слугой.

— Зачем вы мне это говорите? — Валерия Сергеевна поднялась со стула.

Он жестом удержал ее.

— Если вы торопитесь, — понизив голос, сказал он, — я могу зайти поговорить к вам домой. Мы соседи, живем в одном и том же заезжем доме, виноват — в «Гранд-отеле»… — Безмятежная улыбка на его лице совсем не вязалась с наглым, но пристальным взглядом.

Валерия Сергеевна уже едва владела собой.

— Запомните, Никандров: донжуаны у нас не в моде. У вас есть ко мне еще вопросы по делу?

Его передернуло.

— Запомните и вы: я все равно всегда готов служить вам. — Паясничая, он сделал жест, имитирующий пионерский салют. — Всегда готов! — И опустил руку, положил ладонь на стол. — Ну что ж, перейдем к некоторым мало приятным деталям… Я задержу вас всего на несколько минут… Итак: Северцев втянул главбуха и вас в свои сомнительные дела. Даже в разведку запустил лапу. За деньги капитальной разведки, растраченные не по назначению, придется отвечать вам, главному геологу комбината. Вы меня поняли? — спросил он.

— Я вас поняла давно, и обо мне вам не следует беспокоиться. Но в моем присутствии прошу не говорить о Михаиле Васильевиче в подобном тоне. Лучше вы ему все это скажите при встрече с ним.

Никандров усмехнулся, встал, подошел к ней.

— Видите ли, встречаться с этим деятелем я не собираюсь. Он не умеет прилично держать себя. О его художествах кому следует будет доложено. Мне было жаль вас. Но я не знал, что вы так бурно реагируете на замечания по адресу директора. Я по своей наивности думал, что разговоры о вас только сплетни…

Рука Валерии Сергеевны, впившаяся в край стола, побелела.

— Пользуетесь тем, что за меня некому заступиться? Какой же вы подлец, Никандров! — Она наотмашь ударила его по лицу и выбежала из кабинета.